что в семье льва толстого называли иваном михайловичем

Что в семье льва толстого называли иваном михайловичем

Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне

Татьяне, Владимиру, Анне и Марку, моим самым любимым вдохновителям,

О вечной повседневности

Существует привычный и устоявшийся взгляд на Толстого. Лев Толстой — гениальный классик, строго взирающий со своей высоты на суетное, тленное. Он больше знаком нам как великий художник, озабоченный вечными проблемами духа. Сиятельный образ невольно ослепляет нас, не позволяя рассмотреть в нем земное, своеобразно повторяющее божественное. Но Толстой един и целостен, и в самом мелком, и в самом грандиозном. Един во множестве, постоянен в изменчивости, бесконечен в ограниченности. Он сам — абсолютное движение! Толстой был убежден в том, что «истина в движении — только». Он постоянно искал необычное в обыденном, оригинальное в банальном, вечное в повседневном. Ему было интересно все реальное, будничное, мимолетное, живое. Первой и последней любовью стала для него Ясная Поляна, превратившаяся в его Вселенную.

Уже в самом толстовском имени скрестились вечность с повседневностью. Лев Николаевич! — Так, да не так! Он сам называл себя только Лёв, произнося «ё», а не «е». Так же обращались к нему и самые близкие. «Феномен повседневности» раскрывается нам через призму гениальной личности Льва Толстого, через прихотливый узор его жизни. Классический Толстой предстает перед нами в каждодневности, где сталкивались порывы естества и этикет поведения.

Мы надеемся, что читать книгу будет легко и занимательно. Во-первых, потому, что нами отобраны те сюжеты, которые, с нашей точки зрения, и сегодня способны возбудить живой, а не просто академический интерес. Во-вторых, потому, что нигде так ярко не проявляется характер человека, как в обыденной форме человеческого бытия. В-третьих, интенция повседневности наиболее четко просматривается в эффекте двоящихся смыслов «обыденное — необычное». В-четвертых, соприкосновение с великой персоналией эстетизирует данную проблему, давая каждому из нас хотя бы «один час полной жизни», где есть и бедность, и любовь, когда тайное становится явным, конечное — бесконечным, невыразимое — отчетливым. Мы узнаем, как складывалась уникальная жизнь из сонма будничных реалий и из обыденных состояний. В заботах о здоровье, о чистоте в доме, о комфорте близких, о чувстве долга, о «привычном от вечности» протекала жизнь Льва Толстого, как порой проходит и наша жизнь «здесь и сейчас».

Со временем жизнь Толстого мифологизировалась. Вполне будничная, в общем-то, похожая на нашу с вами, она оказалась уникальной и впечатляющей своими плодами. Вроде бы каждый день был похож на другой: прогулки пешком или верхом на лошади при любой погоде, завтрак, обед, ужин, всегда в одно и то же время; игра на фортепиано, в шахматы, в карты. При этом работа без выходных, проходившая за письменным столом, из-за чего писатель называл себя «машиной для писания».

Попытавшись прочертить демаркационную линию между простым и великим, профанным и сакральным, рутинным и харизматическим, мы убедимся, что даже гению не дано оторваться от обыденного.

Суть нашего замысла заключается в осмыслении первой, «всехней» реальности, то есть нашей с вами обыденности, которая в особых случаях подвергается мутации. Так рождается совсем иная, вторая реальность, и в этом заключается исключительное право гения.

Толстой в контексте каждодневного бытия предстает не в каноническом облике, а будто бы в домашнем хала

те, с неудобными вопросами. «Черти водятся в мелочах», казалось бы, никоим образом не совместимых с образом гения. Но мелочи эти так расширяют горизонты видимости, что позволяют нам открыть для себя Толстого непривычно обыденного.

Его творчество давно стало достоянием мировой культуры. И как всякое творчество оно не стареет, поэтому и воспринимается Толстой не только как классик, но и как современник.

Кризисы неотступно сопровождали его и завершились вполне предсказуемым финалом — уходом из Ясной Поляны. Он объяснял изменчивость телесных и душевных движений тем, что «нет ничего stable (стабильного. — Н. Н.) в жизни», и потому невозможно приспособиться ко всем прихотям повседневности раз и навсегда. Ведь она подобна текущей воде. Семейное счастье, здоровье, финансы, усадебное хозяйство, увлечения постоянно подвергаются эрозии времени. Толстовское бытие было изменчивым, как облака на небе. Писатель примерял себя к некоему канону, но заканчивалось это неудачей. Он легко сходился и расходился с людьми, мог внезапно изменить свои взгляды, относился ко всем теориям нигилистически. Он изобретал собственные универсалии, «чтобы знать, что делать прежде, а что после».

Как он смог преодолеть комплекс «самого пустяшно- го малого», который, по словам его учителя, ничего «не может и не хочет»? Он сам много раз говорил о собственной никчемности, и это не являлось для него самоедством или преувеличением. Феномен его личности заключается в том, что он упорно сопротивлялся фатальным ужасам жизни, находя в себе адекватную силу для противостояния им. Свои экзистенции между городом и деревней, тишиной Ясной Поляны и шумом железной дороги, одиночеством и публичностью, вечностью и повседневностью Толстой преодолевал творчеством, а раздвоенность гармонизировал волей к жизни.

Нам чрезвычайно интересно знать, как Лев Николаевич стал великим человеком. Толстой был убежден в том, что он существовал еще до того, как родился, что

он — произведение всех своих предков, живших задолго до него. Недостающие знания о них он компенсировал богатством своего воображения. Деда, мать, отца он во многом мифологизировал. Его жизнь протекала в прихотливой дуальности, ежедневное героизировалось, становясь «небудничным». В этой удивительной жизни ничего не было случайным. Толстой мог бы оказаться хозяином других имений — Никольского-Вяземского, Пирогова, Щербачевки, но стал владельцем именно Ясной Поляны. «Лучезарному» Льву наиболее соответствовала семантика Ясной Поляны, она стала адекватной формой его бытия. Только здесь он мог ри- туализировать свой образ жизни, персонифицировать повседневность, бодро прогуливаясь по дорожкам в усадьбе — в драповом пальто, подпоясанном ремнем, в больших сапогах, в круглой мягкой шапочке, с трос- тью-стулом в руке.

Толстой не отличался богатырским здоровьем, но благодаря своей воле благополучно преодолевал многие недуги, повторяя, что самая страшная болезнь — вера в докторов. Считал, что поставить больного на ноги может только сиделка, потому что смысл лечения усматривал не в хирургических операциях, а в сестринском милосердии. И верил в свои духовные силы, в здоровый дух. Воодушевлялся, когда близкие и гости, наблюдая, как он в 67 лет крутит «солнце» на турнике, восторженно восклицали: «О-ля-ля!»

Один из способов озадачить сороконожку — спросить: с какой ноги она начинает ходить. Толстой говорил: «Чтобы объяснить, что я хотел сказать в «Анне Карениной», ее надо написать заново с первой до последней строки». Как изобразить выдуманного Ивана Ивановича или Марью Петровну, чтобы не было совестно? Разве возможно написать о дождике, о чувствах девицы, ее мечтах, да так, что и Тургеневу не снилось, и чтобы это было интересно? Он ответил на это своими гениальными произведениями. Толстой черпал свои творческие интенции из банальной повседневности, соединяя божественное с человеческим, необычное с обычным, прозу жизни с поэзией. О волевом «механизме» своего письма он поведал в дневниках, подробно

описав все свои усилия, направленные на преодоление пороков, мешавших достижению успеха. Он завел «Правила для развития воли», «Франклиновский журнал». В них изо дня в день давал себе задания, точно указывая сроки их исполнения. Чтобы совершенствовать стиль, Толстой занимался переводами. С помощью таких «сизифовых» штудий — переводов с иностранного языка на русский — он попутно еще и развивал свою память.

Источник

Словарь семьи Толстых

«Сюська под соусом», «собачья гувернантка», «баба моется», «храм колбасе» и другие выражения, которыми пользовался писатель и его домашние

Лев Толстой с родными под «деревом бедных». Ясная Поляна, 1899 год Государственный музей Л. Н. Толстого / russiainphoto.ru

Анковский пирог

Домовитость, семейная традицион­ность; буржуазный уклад жизни, вера в необхо­димость материального благополучия

«У нас всё благополучно и очень тихо. По письмам видно, что и у вас также и по всей России и Европе также. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога не только не прекращается, но растет, и слышны уже кое-где раскаты землетрясения, разрывающе­го пирог. Я только тем и живу, что анковский пирог не вечен, а вечен разум человеческий».

Арзамасский ужас

Страх смерти, крайнее смятение, катастрофическое душевное состояние

В 1869 году Толстой отправился в Пен­зенскую губернию для покупки имения Ильино. Путь писателя лежал через Нижний Новгород, Саранск и Арзамас. Остановившись на ночлег в одной из арзамасских гостиниц, Толстой испы­тал при­­ступ сильнейших тоски и страха, связанных с мыслями о смерти. Страх смерти, испытанный Толстым в преддве­рии духовного переворота, был опи­сан им также в «Записках сумасшедшего».

«Я второй день мучаюсь беспо­кой­ством. Третьего дня в ночь я ноче­вал в Арзамасе, и со мной было необыкновенное. Было 2 часа ночи, я устал страшно, хотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал. Подроб­ности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучи­тельного чувства я никогда не испы­тывал, и никому не дай бог испы­тать».

Архитектор виноват

Перекладывание ответственности и вины на других, с больной головы на здоровую

«В этот раз мне Вспоминает Илья Толстой, сын писателя. подарили большую фарфоровую чайную чашку с блюд­цем. Мама знала, что я давно мечтал об этом подарке, и приго­товила мне его к Рождеству. Увидав чашку на своем столике, я не стал рассма­тривать остальных подарков, схватил ее обеими руками и побе­жал ее показывать. Перебегая из залы в гостиную, я зацепился ногой за по­рог, упал, и от моей чашки остались одни осколочки. Конечно, я заревел во весь голос и сделал вид, что расшибся гораздо больше, чем на самом деле. Мама кинулась меня утешать и сказала мне, что я сам виноват, потому что был неосторожен. Это меня рассердило ужасно, и я начал кричать, что виноват не я, а противный архитектор, который сделал в двери порог, и, если бы порога не было, я бы не упал. Папа это услы­хал и начал смеяться: „Архитектор виноват, архитектор виноват“, и мне от этого стало еще обиднее, и я не мог ему простить, что он надо мной смеется.
С этих пор поговорка „архитектор виноват“ так и осталась в нашей семье, и папа часто любил ее повторять, когда старался сва­лить вину на другого. Когда я падал с лошади, потому что она спотыка­лась или потому что кучер плохо подвязал потник; когда я плохо учил­ся, потому что учитель не умеет объяснить урока; когда во время отбы­вания воинской повинности я запивал и винил в этом военную служ­бу, — во всех таких случаях папа говаривал: „Ну да, я знаю, архитектор виноват“, — и приходилось всегда с ним соглашаться и замолчать».

Баба моется

Живописные и скульптурные работы в стиле ню

«В 80-х годах к сестре Татьяне из деревни Ясной Поляны приходила учить­ся одна маленькая и миленькая семилетняя девочка. Сестра ей по­казывала альбомы живописи и скульптуры, и девочка многими кар­тин­ками интересовалась, но к кар­тинкам с обна­женными женщи­нами она относилась совершенно равно­душно. Страницы с такими картинка­ми она быстро переворачивала, говоря: „Баба моется“… После этого отец [Лев Толстой], просматривая иллю­стрированные издания, также стал быстро перевора­чивать картинки с le nu и улыбаясь говорил: „Баба моется“».

Вздохи Николая

Жареные пирожки с вареньем, которые готовил повар Толстых Николай Михайлович Румянцев

«Детьми мы часто, бывало, забегали к Николаю на кухню и выпрашива­ли у него : морковку, кусочек яблочка или пирожок. Повор­чит, а все-таки даст. Особенно вкусны бывали его левашники. Эти ле­вашники делались, как пирожки, из раскатанного теста, и внутри них было варенье. Чтобы они не „садились“, Николай надувал их с уголка воздухом. Не через соломинку, а прямо так, губами. Это называлось „Les soupirs de Nicolas“ [„Вздохи Николая“]».

Дерево бедных

Вяз, на котором висел колокол, созы­вавший членов семьи и гос­тей к обеду. Под де­ревом стояла скамья, где Толстого обычно ожидали кре­сть­яне, нищие, пого­рельцы и прочие

Для Прохора

Делать не для себя, а для того, чтобы произвести впе­чатление на других

«В детстве меня Вспоминает Илья Толстой, сын писателя. учили играть на фортепьяно. Я был страшно ленив и всегда играл кое-как, лишь бы отбарабанить свой час и убежать. Вдруг папа слышит, что раздаются из залы бравурные рулады, и не верит своим ушам, что это играет Илюша. Входит в комнату и ви­дит, что это действительно играю я, а в окне плотник Прохор вставляет зимние рамы. Тогда только он понял, почему я так расстарался. Я играл „для Прохора“. И сколько раз потом этот „Прохор“ играл большую роль в моей жизни и отец упрекал меня им».

Зефироты

Шутливое прозвище жены Толстого Софьи Андреевны, его свояче­ницы Татьяны Андреевны Кузминской и его племянниц Вари и Лизы

«Прозвание „Зефироты“ произошло вот откуда: к нам иногда приезжала из монастыря старая монахиня, крестная мать Марии Николаевны Мария Николаевна Толстая (1830–1912) — родная сестра Льва Николаевича. Мария Герасимовна, и любила рассказывать необыкновенные истории. И вот она раз говорит нам: „Прилетели не то птицы, не то де­ль­фины, в газетах написано, и от них будут разные бедствия. Живот­ные эти называются Зефиротами“. И вот Лев Николаевич раз смотрит на ме­ня и сестру мою и говорит, шутя, конечно: „Жили, жили мы без вас, без тебя и Сони, с тетенькой и Натальей Петровной, а прилетели вы, как Зефироты, и весь дом поставили вверх дном“. А потом, когда при­ехали Варя с Лизой, он и их назвал Зефиротами и говорил, что при­лете­ла но­вая пара их. Так и пошло это прозвище всем нам надолго. В пись­мах да­же Лев Николаевич часто пишет: „Что Зефироты?“ или „Целую Зефиро­тов“».

Иван Михайлович

«…Толстой любил демонстрировать свой коронный номер — „Ивана Михайловича“. Так называлось тяжелое упражнение, суть которого состояла в том, чтобы повиснуть на руках на перекладине, просунув между ними ноги, и, приподнявшись кверху, сесть на перекладину. Пятидесятилетний Лев Николаевич делал это упражнение очень ловко, как молодой гимнаст!» Цит. по: Нина Никитина. «Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне». 2007 год

Комната под сводами, «своды»

Одна из комнат яснополянского дома Толстых

Свое название комната получила из-за необычной конструкции потолков. В разные годы «своды» использовались в качестве кладовой и детской комна­ты; около 20 лет комната служила Толстому кабинетом. Здесь же в 1891 году Илья Репин работал с натуры над своей картиной «Толстой в яснополянском кабинете под сводами».

«Лев Николаевич сидел в своей комнате у окна и писал. Меня поразила обстановка, среди которой работал Лев Николаевич. Старинный подвал напоминал средневековую келью схимника. Сводчатый потолок, желез­ные решетки в окнах, старинная мебель, кольца на потолке, коса, пи­ла — всё это имело таинственный вид».

Муаровый жилет

Семейное торжество; соблюдение внешних условностей, норм поведения в обществе

Изначально под муаровым жилетом понималась мужская одежда без рукавов, сшитая из плотной шелковой или полу­шелковой ткани с волнообразными пере­ливами. В семье писателя это словосо­четание приобрело иносказатель­ное значение, и под муаровым жилетом могли подразумевать семейный празд­ник.

«Не испортите наш замечательный зачинающийся муаровый жилет — вы самый дорогой гость».

Также это выражение могло обозначать должное поведение в обществе, соблю­дение любезностей и церемоний в отношениях между людьми:

«Что за муаровый жилет. Очень любезен, учтив, ровен со всеми и прост во всех смыслах; но видно, честный, добрый, здравомыслящий человек, которому и по характеру, и по положению, и по богатству легко было быть честным».

Муравейные братья / муравейное братство

Игра, придуманная старшим братом Толстого Николаем Николаевичем; часть легенды о зеленой палочке. Сейчас — детско-юношеская организация, суще­ствую­щая на базе музея «Ясная Поляна»

Надрез

Конфликтные ситуации, которые осложняли отношения между супругами Толстыми

«Раз он [Лев Толстой] мне высказал мудрую мысль по поводу наших ссор, которую я помнила всю нашу жизнь и другим часто сообщала. Он срав­нивал двух супругов с двумя половинками листа белой бумаги. Начни сверху их надрывать или надрезать — еще, еще… И две поло­вин­ки разъеди­нятся совсем. Так и при ссорах: каждая ссора делает этот надрез в чис­тых и цельных, хороших отношениях супругов. Надо беречь эти отно­шения и не давать разрываться».

Николай Палкин

Прозвище императора Николая I. Оно исполь­зуется Толстым в одно­именном рас­сказе, созданном после разговора писателя с 95-летним стариком, служившим в период правления Николая I

« — A мне довелось при Николае служить, — сказал старик. — И тот­час же оживился и стал рассказывать.
— Тогда что было, — заговорил он. — Тогда на 50 палок и порток не снимали; а 150, 200, 300… насмерть запарывали.
Говорил он и с отвращением и с ужасом, и не без гордости о преж­нем молодечестве.
— А уж палками — недели не проходило, чтобы не забивали насмерть человека или двух из полка. Нынче уж и не знают, что такое палки, а тогда это словечко со рта не сходило. Палки, палки. У нас и солдаты Николая Палкиным прозвали. Николай Павлыч, а они говорят Николай Палкин. Так и пошло ему прозвище».

Ноги греть

В 1900-е годы в яснополянском обиходе дневной сон нередко обозна­чался шутливым выражением «ноги греть». «Так, ноги грел», — отзы­вались домаш­ние, когда из них спрашивали, спал ли он днем. Но для самого Толстого заснуть с молодых лет означало как раз противоположное — остудить ноги. Об этой физиологической особен­­ности (или привычке) читаем у домаш­него врача Толстых Душана Маковицкого:

«Был разговор о том, что делать для того, чтобы заснуть, когда бывает бессонница. Л[ев] Н[иколаевич] сказал, что раньше он, когда не мог спать, ходил босыми ногами по полу, а теперь он просто студит их о же­лез­ные прутья кровати и ду­ма­ет, что, когда ноги после этого начинают согреваться, кровь прили­вает к ним от головы, и засыпает».

Нумидийская конница

Игра, к которой Толстые прибегали в ожидании обеда или после ухода скучных гостей

«Обычно обед в доме бывал после 5 часов. Однажды ­­­­­бабушка Софья Андре­евна задержалась у себя в комнате. Без хозяйки за стол не сади­лись; Лев Николаевич, заметив тоскливое и выжидательное настроение, схватил за руку и побежал вокруг стола. Каждый бегущий за ним должен был схватить в свою очередь того, кто был ближе, и та­ким образом создавалась вереница из присутствующих — и малых, и ста­рых. Это называлось нумидийской конницей. Моментально садился за фортепиано и играл „Кавалерийскую рысь“ Рудольфи — учи­теля самого Льва Николаевича в молодые годы. Мы все: и дети, и взрос­лые, и старики, и гости, которых всегда много было в Ясной Поляне, — что есть духу носились вокруг стола, поспевая за дедушкой, пока не по­казывалась в анфиладе комнат Софья Андреевна. Тогда сразу каждый из нас должен был оказаться у своего места за столом и, когда садилась на свое кресло бабушка, тихо сесть».

Ремингтонная

Одна из комнат яснополянского дома, получившая имя по на­званию печатной машинки системы «Ремингтон». В «ремингтонной» работали секретари писателя

Название комнаты часто встречается в мемуарной литературе о Толстом, в том числе в записях его последнего секретаря Валентина Федоровича Булгакова:

«Прослушавши в столовой план, по которому я распределил мысли в книжке „О вере“, Лев Николаевич пригласил меня перейти в кабинет. Там он дал мне просмотреть распределенные им самим мысли в одной из следующих книжек, а сам вернулся в столовую. Придя через неско­лько минут, он сел читать мою работу, а меня просил взять в „реминг­тонной“ письма, на которые он хотел поручить мне ответить».

«Рогатое» кресло

Любимое кресло Льва Николаевича

Кутаное (спрятанное под обивкой) кресло начала XVIII века, на деревянном каркасе, с высокой округлой мягкой спинкой с плавно изогнутым верхним краем, округлым мягким сиде­ньем, на низких ножках-кабриолях, завершаю­щихся округлым утолщением и колесиками. Мягкие локотники загнуты наружу. Верхний край спинки имеет продолжение в виде отходящих в обе стороны узких изогнутых «рогов» с ок­руг­лым расширением на концах. С помощью слегка изогнутых стоек-опор «рога» соединяются с локотниками. Находится в кабинете писателя.

«Здесь Толстой, возвратившись после утренней прогулки, пил кофе, читал получаемые письма, газеты, книги, а вечерами отдыхал, раскла­дывал пасьянс или беседовал с из посетителей. В этом уютном уголке кабинета в 1909 году художник Александр Викторович Моравов изобразил Льва Николаевича Толстого за работой». Цит. по: Николай Пузин. «Кабинет Л. Н. Тол­сто­го в усадьбе „Ясная Поляна“».

Робинзонствовать

Заниматься домашним хозяйством, не прибегая к помощи прислуги

Собачья гувернантка

Так называли Агафью Михайловну, горничную Пелагеи Николаевны Толстой, бабушки писателя по отцовской линии. Она жила при Толстых в Ясной Поляне

«Во время нашей скарлатины ухаживало за нами еще одно лицо, о кото­ром я должна рассказать, так как оно не только имело большое значе­ние для нас, детей, но и занимало довольно заметное место и в жизни нашей семьи. Это лицо — старуха Агафья Михайловна, бывшая горнич­ная моей прабабки графини Пелагеи Николаевны Толстой, а потом „собачья гувернантка“, как ее назы­вали… Когда Агафья Михайловна пере­шла на дворню, она сначала занялась овцами, а потом перешла на псарку, где и прожила до конца своей жизни, ухаживая за собаками».

Сюся / Сюська под соусом

Детское прозвище Льва Толстого, сына писателя, кото­рое ему дали старшие дети, «потому что он сюсюкал и облил себя соусом»

«Пила у тетеньки кофе и писала ее. Я начала сначала, и выходит почти что хорошо. Папа не нахвалится и всё одобряет. В четыре часа тетенька с Сюсей поехали на охоту с борзыми, а мама с двумя Машами поехали купаться. Сережа ходил за грибами и принес очень много волнушек».

Темные

Так Софья Андреевна называла единомышленников и последова­телей Льва Нико­лаевича — толстовцев, которые особенно часто стали посещать писа­теля как в Москве, так и в Ясной Поляне после его духовного переворота

«В августе приезжала к нам молодежь: Орлов, Рачинский и другие. А к Льву Николаевичу темные: Хохлов, Золотарев, Ругин. Они ходили с ним за грибами и переписывали эти дни для него „Крейцерову сона­ту“, которую он всё переправлял. И Лев Николаевич хвалил своих юно­шей, сравнительно с теми, которые были у нас, браня их за куренье, без­действие и барскую жизнь. А что вышло из тех, кого он хвалил? Хохлов сошел с ума. Ругин, слабый и мрачный, пропал от болезни; куда девался Золотарев — не знаю. Ни один из после­дователей тогдаш­них Льва Николаевича ничем никогда себя не проявил достойным вни­мания и уважения. Всё это были люди малоодаренные, некультур­ные. Образец таких, некто Н. Н. Гусев, и сейчас живет у нас (март 1908 г.), и я на днях узнала от него, что он не читал ни „Войны и мира“, ни „Ан­ны Карени­ной“. Он помогает Льву Николаевичу в его письменных рабо­тах и кор­респонденции, очень восхищается „Кругом чтения“ и не поинтересо­вался даже прочесть лучшее, что есть во всей русской литерату­­ре».

Том 13-й

Ироничное название сапог, сшитых Толстым для уездного предводи­­теля дворянства Михаила Сергеевича Сухотина

Храм колбасе

«Живя в Москве, отец обыкновенно перед обедом ходил по городу по делу или просто гулять. Дома за обедом он рассказы­вал свои впечатления от прогулки. Раз он сказал: „Я сегодня проходил мимо храма колбасе“. Так он назвал гастрономический магазин Елисе­ева, на Тверской. И в самом деле, те, кто помнят этот магазин, оценят это меткое название: своей роскошью приказчиков, как бы жрецов хра­ма, выставкой великолепных фруктов, мясных, рыбных и всяких яств — как будто жертвоприношений — магазин Елисеева был похож на языче­с­кое капище. Прозвищем, данным отцом этому магазину, он выразил свое отношение к еде тех состоятельных людей, покупателей Елисеева».

«Черные» дети

Лев и Татьяна, старшие дети писателя, получившие такое прозвище из-за карего цвета глаз

«Когда я родился, в семье нашей стало четверо детей: старший Сере­жа — 6 лет, сестра Таня — 5 лет, брат Илюша — 3 года, и я. Мы с Таней назывались „черными“ детьми в отличие от остальных, у которых глаза были светлые. …Моя старшая сестра и я — „черные“ дети семьи — больше взяли умственных способностей, которые можно назвать вну­тренним, или духовным, обликом человека, от отца и его линии, но фи­зи­­чески мы больше похожи на мать…»

Источник