что было в папке у изи кацмана
Что было в папке у изи кацмана
СПОР ИЗ ГОСТЕВОЙ КНИГИ: ГРАД ОБРЕЧЕННЫЙ (часть 5)
Главная Тайна Города
Ваша версия, к сожалению, не нова: примерно месяц назад (см. начало текущей гостевой книги) БНС опроверг ее, заверив участников дискуссии в том, что Андрей даже «после смерти» (возвращения в Ленинград) не только не знал самой тайны, но и не догадывался, что таковая вообще существует.
Главная Тайна Города разгадана!
Но тут наш с Вами (тогда еще пользующийся 100% доверием) общий знакомый таки «подпустил туману» и перекрыл нам все версии, связанные с возвращением. Пришлось изумленно «чесать репу» и обмозговывать че-будь ишо. И осталась, в сущности, только версия с «Солнышком», и вытанцовывало все довольно складно. У Изи в папке были только что добытые сведения, скажем, о точно предсказаном («раз в 100 лет») «затмении» или «профилактическом ремонте» Солнца. Ну чем не альтернативная версия? И, главное, не верилось (и до сих пор, кстати, не верится) в роковые совпадения: ведь ничтожно мала вероятность того, что Солнце случайно сломается, когда партия Гейгера уже наберет силу для переворота, и случайно включится как раз во время Гейгеровской «тронной речи» на митинге. Да и меры предосторожности против Гейгера, принимаемые Изей по выходе из тюрьмы (конверты у надежных людей), заставляли думать скорее о какой-то хитрой манипуляции полу-криминального характера (которая, будучи раскрытой, может скомпрометировать Фрица), чем о простом его знании своего относительного бессмертия (ну какой в этом, право, криминал). И, кстати, из этого тупика Вы нас почему-то не гнали! Так нече-е-е-стна-а-а. 🙂
А если серьезно, Борис Натанович, спасибо Вам огромное за эту замечательную интригу. Благодаря Вам на этой страничке наконец-то разгорелся настоящий диспут, в который вовлекаются все новые и новые читатели, и на котором уже довольно давно обсуждаются самые разные идеи.
Главная Тайна Города (итоги)
Уважаемый Борис Натанович!
Раз уж все закончилось, разрешите подытожить результаты дискуссии (как я их себе представляю), или, если хотите, задать несколько вопросов (в том смысле, что хотелось бы узнать, насколько результаты близки к истине). Итак:
1. Космография «гиблого места».
2. «Град ОбречЕнный», или пути эволюции общества.
Другим побочным эффектом является «обреченность» всех социальных начинаний горожан на любом уровне пирамиды. В силу различных («внешних» и «внутренних») причин такие начинания всегда в той или иной степени проходят под лозунгом «. мы разрушим до основанья, а затем. «. То есть, жители на всех уровнях лишены своей Истории и, следовательно, Культуры. Оказывается, все наши социальные достижения в большой степени покоятся на фундаменте Культуры, а не только на техническом и технологическом базисе (?).
3. Пути эволюции личности.
Здесь Вы уже все, что можно было, нам раскрыли в своем ответе NIKOA неделю назад (да это все и дано открытым текстом на последних страницах романа). Хочу лишь прибавить, что мне кажется несколько неубедительной Ваша концовка с выстрелами Андрея. Последние месяцы (или даже годы?) путешествия Воронин должен был каждый день подвергаться ударным дозам Изе-терапии, что никак не могло пройти впустую. Ведь Андрей уже фактически принял идею Храма, он просто хорохорился, когда огрызался на Изины реплики. Если бы это было не так, они бы уже давно рассорились вдрызг, и Андрей остался бы «жрать и совокупляться» либо где-нибудь в Башне, либо в Хрустальном Дворце (?). Берусь предположить, что у АБС не было единодушия в вопросе о концовке (?).
Спасибо Вам еще раз огромное за эту дискуссию.
Хочу заметить две вещи:
1) Ниоткуда не следует, что Изя действительно раздавал кому-либо какие-то конверты. По-моему, эта история производит впечатление «защитной легенды», наспех придуманной в ответ на то, что история с папкой снова всплыла наружу.
Я согласен, Вы где-то правы, конверты достаточно убедительно ложатся на обе версии (хотя, в версии Солнца их целесообразность, на мой взгляд, более мотивирована).
Вы знаете, Петр, я сейчас подумал, что конверты являются, пожалуй, САМЫМ ВЕСКИМ доказательством «солнечной» версии.
NIKOA, Кирилл, что вы-то думаете по этому поводу?
“Бред взбудораженной совести…”
Мы живём в удивительное время, когда рушатся незыблемые, казалось бы, устои и нарождается новое настоящее, ещё вчера казавшееся всем нам фантастическим и невероятным. Политологи, эксперты, футурологи соревнуются в попытках предсказать будущее, поскольку человечество пребывает в полной растерянности — сегодняшний день оказался не совсем, мягко говоря, таким, как мы ожидали.
В этой связи большой интерес представляет анализ одного из романов корифеев отечественной фантастики братьев Стругацких, а именно — “Града обреченного”.
История его создания широко известна, и касаться её я не стану. Гораздо интереснее другое — судя по дневникам, интервью и биографическим исследованиям, ещё в 60-е годы авторы, вовсю творившие в мире советского Полдня, уже задумали Анти-Полдень.
Мир “Града обреченного” — это мир нашего настоящего.
Пророчества, как известно, должны быть либо простыми и понятными всем, либо непонятными никому. Исследователи до сих пор спорят о смысле катренов Мишеля Нострадамуса или над интерпретациями слов Ванги.
“Град обреченный”, без сомнений, роман-пророчество. Роман о том, что произошло, происходит (и ещё произойдет) “с Родиной и с нами”.
Катализатором, подтолкнувшим Стругацких к созданию текста, стала знаменитая картина “Град обреченный”, по которой роман и получил своё название. Автор полотна Николай Рерих писал о своей работе так: “Обреченный, в западнях у змия, стоял обложенный город. А ещё долго никто ничего не знает и не чует беды — люди пили и ели, женились, выходили замуж. И когда пришёл час, забили в набат, а уже никуда не уйти”.
Две книги романа — как две эпохи новейшей истории человечества: уже пережитая и та, что ожидает нас в ближайшем будущем.
Для нас наиболее интересна, конечно же, книга первая, которая тремя своими частями повествует о Городе, об Эксперименте — и… о 90-х годах прошлого века в нашем Отечестве и во всём мире.
Город в романе — типичный пример современного российского поселения. Лавочники, обыватели, бандиты, интеллигенция, занимающаяся всем, чем только можно — и всеобщее бессилие перед фатумом, нависшим над ними и творящим всё, что ему заблагорассудится — от выключения солнца до нашествия павианов.
Персонажи романа оказались в Городе добровольно. Ну, или принудительно-добровольно. Хотя некоторые, как мы знаем, попросту сбежали в Город, как бегут в секту, в сетевой маркетинг или в движение ролевиков и реконструкторов. Эскапизм — характерный признак “эпохи перемен”, жить в которую, как мы знаем, не приведи Господь.
Точно так же, как персонажи романа, и мы выбрали себе будущее, что ныне стало нашим настоящим. Добровольно, принудительно, по желанию или от безвыходности. Референдум “Да, да, нет, да” помните? Добро пожаловать в “Град”.
“Мусорщик”, первая, самая мрачная часть романа — это “мутное время” начала 90-х, период “торжествующей демократии”, времени, когда словосочетание “здравый смысл” казалось абсурдным, настолько кафкианской была реальность за окнами. Достаточно вспомнить пирамиды “МММ” и “Хопер-инвест”, ваучеризацию (“Каждому россиянину по два автомобиля “Волга”!”), кандидатов наук, работающих грузчиками, города, заросшие, точно плесенью, ларьками-палатками, стрельбу на улицах, повальное безденежье и пьяного Ельцина, дирижирующего оркестром в Германии.
“Эксперимент есть эксперимент!”
Братья Стругацкие попали практически в десятку: в “Граде обреченном” судьбами людей тоже правит случай, выбирающий для них профессию вне зависимости от образования и квалификации, в Городе торжествует криминал, власть бессильна что-либо сделать.
Небольшая ремарка: Эксперимент, Наставники, Город — вроде всё это походит на атрибуты мира Полдня. Но — в Полдне за схожими понятиями всегда стояла некая гуманистическая парадигма. В мире ГО поначалу никаких знаков у Эксперимента нет. Ни плюса, ни минуса. Но по мере прочтения становится ясно: путь, выбранный персонажами романа, ведёт не туда, куда бы им хотелось. Или, точнее, он вообще никуда не ведёт. Даже не в тупик — просто “в никуда”.
Вакуум — вот наиболее подходящее слово. Все попытки найти смысл наталкиваются на пустоту, в буквальном и переносном смысле. У горожан есть только жизнь ради жизни. Физиология обывательщины, “общества потребления”, возведённая в энную степень. Проснулся, поел, попил, подержался за прелести пышной дочки лавочницы, вечером встретился с такими же, как ты сам, выпил, поговорил, поспорил — без цели, без смысла. Итог пьяного “толковища” всегда один — похмелье и очередной день, такой же, как все предыдущие.
Социолог Дональд первым осознаёт это — и решает проблему кардинально, разрывая цепи опостылевшего бытия. У него на это хватает смелости. У остальных (до определённого времени) — нет.
Закономерным итогом становится появление павианов, существ, вроде бы похожих на людей, но имеющих совершенно иные представления о том, как надо жить в Городе: “павианы вновь расхаживали, где хотели, и держались, как у себя в джунглях”.
Когда люди перестают быть единым обществом, единым народом, когда каждый думает только о своей шкуре, на их место приходит другое общество, другой народ. И павианы, как мы теперь знаем, далеко не худший вариант.
Сейчас, наблюдая за событиями в Европе и США, наблюдая за кадрами многочисленных стримов, снятых самими участниками протестов, трудно отделаться от мысли, что ты смотришь экранизацию “Града обреченного”. Кажется, что вот-вот мелькнут в толпе Андрей Воронин, Фриц Гейгер или всклокоченный Изя Кацман с восторженными глазами городского сумасшедшего.
По Стругацким, наспех сколоченные отряды самообороны отразить павианью экспансию не в состоянии. Они просто не знают, что делать. Но когда “человек из народа” фермер дядя Юра берётся за пулемет, “самооборонщики” во главе с Фрицем Гейгером в лучших традициях либерального тоталитаризма пытается это дело пресечь. И чудом обходится без кровопролития. На днях весь мир обошли кадры из калифорнийского города Сан-Диего, где десяток наших бывших соотечественников с дробовиками в руках защитили от оголтелых погромщиков-павианов мирных протестующих ресторан “Пушкин”. Их тут же назвали “русской мафией” и сурово осудили.
Вторая часть первой книги — “Следователь” — не менее мрачный период нашей истории, вторая половина 90-х и начало 2000-х годов. Время поисков врага. Самолёты, врезающиеся в нью-йоркские башни-близнецы. Теракты, Дубровка, взрывы домов.
И Красное здание, пожирающее Город изнутри, и попытки героев понять, что оно такое. Очень быстрый, влёт, переход от горних высей “свободы, равенства, братства” к застенкам гестапо, причём в буквальном смысле этого слова. Цель, особенно когда она действительно ЦЕЛЬ, оказывается, оправдывает любые средства. Впрочем, Андрей Воронин понимает — это неправильно, так нельзя. Понимает, и в следующей части романа пытается бороться.
“Редактор” — это время, когда наш мир (и Город) начинают отходить от обморочной мути “времени перемен”. Стругацкие приходят к закономерному выводу: свобода нуждается в управлении. Иначе никак. Однако интеллигентская картина мира тут рассыпается на кусочки, как разбитая мозаика. И к власти в конечном итоге приходит человек другой формации. Фриц Гейгер — энергичный традиционалист, консерватор, фактически враг всего того, что существовало до этого. Вновь попадание в десятку: так случалось и случилось не только в романе. И не только в России.
Гибель Кэнси в финале первой книге ГО — закономерна. Мера ответственности журналиста в условиях усиления государственной власти высока. Непонимание или нежелание признать это ведёт к трагедии (что опять же, к сожалению, было, есть и будет) — и она происходит. Сколько некрологов на таких вот “кэнси” мы читали в последние десять лет? Всех и не вспомнить…
Вторая книга “Града обреченного” резко отличается от первой. Если первая была “пророчеством ближнего прицела”, потому что имела под собой некий понятный базис, то во второй авторы вступают на “terra incognita”, и это уже чистая футурология, “воспоминания о будущем”.
Наставники теперь бессильны. Эксперимент вышел из-под контроля. Знакомо, не правда ли? Более того — в нашем, реальном, мире Эксперимент вышел из-под контроля даже в вотчинах самих Наставников. У них там прямо сейчас — “павианы”, поиски внутреннего и внешнего врагов, всеобщий контроль и попирание базовых ценностей демократии во имя…
Во имя чего? Благоденствия обывателя? Торжества справедливости? “Эксперимент над экспериментаторами!” — вот лозунг второй книги ГО. Только кто теперь его проводит? Не сами ли “подопытные”, уставшие быть кроликами? А может быть (и Стругацкие подталкивают нас к этой мысли), изначально всё так и планировалось? И что Наставники сейчас довольно потирают ладошки, покрытые старческими пигментными пятнами, где-то в чертогах “Хрустального дворца”, и пьют омолаживающие витаминно-ферментные коктейли, похихикивая над глупыми людишками?
Братья Стругацкие
Романы > Град обреченный > страница 40
— То есть ты считаешь, что Вана надо было закатать на болота?
— Если этого требует закон — да.
— Но это же глупо! — сказал Андрей, раздражаясь. — На кой черт Эксперименту плохой директор комбината вместо хорошего дворника?
— Закон о праве на разнообразный труд…
— Этот закон, — прервал его Андрей, — придуман на благо Эксперименту, а не во вред ему. Закон не может все предусмотреть. У нас, у исполнителей закона, должны быть свои головы на плечах.
— Я представляю себе исполнение закона несколько иначе, — сухо сказал Кэнси. — И уж во всяком случае эти вопросы решаешь не ты, а суд.
— Суд укатал бы его на болота, — сказал Андрей. — А у него жена и ребенок.
— Дура лекс, сед лекс, — сказал Кэнси.
— Эту поговорку придумали бюрократы.
— Эту поговорку, — сказал Кэнси веско, — придумали люди, которые стремились сохранить единые правила общежития для пестрой человеческой вольницы.
— Вот-вот, для пестрой! — подхватил Андрей. — Единого закона для всех нет и быть не может. Нет единого закона для эксплуататора и для эксплуатируемого. Вот если бы Ван отказывался перейти из директоров в дворники…
— Это не твое дело — трактовать закон, — холодно сказал Кэнси. — Для этого существует суд.
— Да ведь суд не знает и знать не может Вана, как знаю я!
Кэнси, криво улыбаясь, помотал головой.
— Господи, ну и знатоки сидят у нас в прокуратуре!
— Ладно-ладно, — проворчал Андрей. — Ты еще статью напиши. Растяпа-следователь освобождает преступного дворника.
— И написал бы. Вана жалко. Тебя, дурака, мне нисколько не жалко.
— Так ведь и мне Вана жалко! — сказал Андрей.
— Но ты же следователь, — возразил Кэнси. — А я — нет. Я законами не связан.
— Знаешь что, — сказал Андрей. — Отстань ты от меня Христа ради. У меня и без тебя голова кругом идет.
Кэнси поднял глаза и усмехнулся.
— Да, я вижу. Это у тебя на лбу написано. Облава была?
— Нет, — сказал Андрей. — Просто споткнулся. — Он поглядел на часы. — Еще по рюмке?
— Спасибо, хватит, — сказал Кэнси, поднимаясь. — Я не могу выпивать так много с каждым следователем. Я пью только с теми, кто дает информацию.
— Ну и черт с тобой, — сказал Андрей. — Вон Чачуа появился. Пойди спроси его насчет «Падающих Звезд». У него там бо-ольшие успехи, он сегодня хвастался… Только учти: он очень скромный, будет отнекиваться, но ты не отставай, накачай его как следует, матерьялец получишь — во!
Кэнси, раздвигая стулья, двинулся к Чачуа, уныло склонившемуся над тощей котлеткой, а Андрей, мстительно ухмыльнувшись, неторопливо пошел к выходу. Хорошо бы подождать, посмотреть, как Чачуа будет орать, подумал он. Жалко, времени нет… Н-ну-с, господин Кацман, интересно, как там у вас дела? И не дай вам бог, господин Кацман, снова вола вертеть. Я этого не потерплю, господин Кацман…
В камере тридцать шесть весь мыслимый свет был включен. Господин Кацман стоял, прислонившись плечом к раскрытому сейфу, и жадно листал какое-то дело, привычно терзая бородавку и неизвестно чему осклабляясь.
— Какого черта! — проговорил Андрей, потерявшись. — Кто тебе разрешил? Что за манера, черт побери.
Изя поднял на него бессмысленные глаза, осклабился еще больше и сказал:
— Никогда я не думал, что вы столько понаворотили вокруг Красного Здания.
Андрей вырвал у него папку, с лязгом захлопнул железную дверцу и, взяв за плечо, толкнул Изю к табурету.
— Сядьте, Кацман, — сказал он, сдерживаясь из последних сил. В глазах у него все плыло от ярости. — Вы написали?
— Слушай, — сказал Изя. — Вы здесь все просто идиоты. Вас тут сидит сто пятьдесят кретинов, и вы никак не можете понять…
Но Андрей уже не смотрел на него. Он смотрел на листок с надписью «Показания подследственного И. Кацмана…». Никаких показаний там не было, там красовался рисунок пером — мужской орган в натуральную величину.
— Сволочь, — сказал Андрей и задохнулся. — Скотина.
Он сорвал телефонную трубку и трясущимся пальцем набрал номер.
— Фриц? Воронин говорит… — свободной рукой он рванул на себе ворот. — Ты мне очень нужен. Зайди ко мне сейчас же, пожалуйста.
— В чем дело? — недовольно спросил Гейгер. — Я домой собираюсь.
— Я тебя очень прошу! — Андрей повысил голос. — Зайди ко мне!
Он повесил трубку и посмотрел на Изю. Он сейчас же обнаружил, что не может на него смотреть, и стал смотреть сквозь него. Изя булькал и хихикал на своей табуретке, потирал ладони и непрерывно говорил, разглагольствовал о чем-то с отвратительной самодовольной развязностью, что-то о Красном Здании, о совести, о дураках-свидетелях — Андрей не слушал и не слышал. Решение, которое он принял, переполняло его страхом и каким-то дьявольским весельем. Все в нем плясало от возбуждения, он ждал и все никак не мог дождаться, что вот сейчас откроется дверь, мрачный злой Фриц шагнет в комнату, и как изменится тогда это отвратительное самодовольное лицо, исказится ужасом, позорным страхом… Особенно, если Фриц явится с Румером. Одного вида Румера будет достаточно, его зверской волосатой хари с раздавленным носом… Андрей вдруг почувствовал холодок на спине. Он весь был в испарине. В конце концов еще можно переиграть. Еще можно сказать: «Все в порядке, Фриц, все уладилось, извини за беспокойство…»
Дверь распахнулась, и вошел хмурый и недовольный Фриц Гейгер.
— Ну, в чем дело? — осведомился он и тут же увидел Изю. — А, привет! — сказал он, заулыбавшись. — Что это вы затеяли среди ночи? Спать пора, утро скоро…
— Слушай, Фриц! — завопил Изя радостно. — Ну объясни хоть ты этому болвану! Ты же здесь большое начальство…
— Молчать, подследственный! — заорал Андрей, грохнув кулаком по столу.
Изя замолк, а Фриц мгновенно подобрался и посмотрел на Изю уже как-то по-другому.
— Эта сволочь издевается над следствием, — сказал Андрей сквозь зубы, стараясь унять дрожь во всем тело. — Эта сволочь запирается. Возьми его, Фриц, и пусть он скажет, что у него спрашивают.
Прозрачные нордические глаза Фрица широко раскрылись.
— А что у него спрашивают? — с деловитым веселием осведомился он.
— Это неважно, — сказал Андрей. — Дашь ему бумагу, он сам напишет. И пусть он скажет, что было в папке.
— Ясно, — сказал Фриц и повернулся к Изе.
Изя все еще не понимал. Или не верил. Он медленно потирал ладони и неуверенно осклаблялся.
— Ну что ж, мой еврей, пойдем? — ласково сказал Фриц. Угрюмости и хмурости его как не бывало. — Пошевеливайся, мой славный!
Изя все медлил, и тогда Фриц взял его за воротник, повернул и подтолкнул к двери. Изя потерял равновесие и схватился за косяк. Лицо его побелело. Он понял.
— Ребята, — сказал он севшим голосом. — Ребята, подождите…
— Если что, мы будем в подвале, — бархатно промурлыкал Фриц, улыбнулся Андрею и выпихнул Изю в коридор.
Все. Ощущая противный тошный холодок внутри, Андрей прошелся по кабинету, гася лишний свет. Все. Он сел за стол и некоторое время сидел, уронив голову в ладони. Он был весь в испарине, как перед обмороком. В ушах шумело, и сквозь этот шум он все время слышал беззвучный и оглушительный, тоскливый, отчаянный, севший голос Изи: «Ребята, подождите… Ребята, подождите…» И еще была торжественно ревущая музыка, топот и шарканье по паркету, звон посуды и невнятное шамканье: «…гюмку кюгасо и а-ня-няс!…» Он оторвал руки от лица и бессмысленно уставился в изображение мужского органа. Потом взял листок и принялся рвать его на длинные узкие полоски, бросил бумажную лапшу в мусорную корзину и снова спрятал лицо в руки. Все. Надо было ждать. Набраться терпения и ждать. Тогда все оправдается. Пропадет дурнота, и можно будет вздохнуть с облегчением.
— Да, Андрей, иногда приходится идти и на это, — услышал он знакомый спокойный голос.
Братья Стругацкие
Прежде, чем вызвать Изю, Андрей все продумал заново.
Во-первых, он запретил себе относиться к Изе с предубеждением. То, что Изя циник, всезнайка и болтун, то, что он готов высмеять — и высмеивает — все на свете, что он неопрятен, брызгает, когда разговаривает, мерзко хихикает, живет с вдовой, как альфонс, и неизвестно, каким образом зарабатывает себе на жизнь, — все это в данном случае не должно было играть никакой роли.
Надлежало также выкорчевать без остатка примитивную мысль, что Кацман есть простой распространитель панических слухов о Красном Здании и прочих мистических явлений. Красное Здание — реальность. Загадочная, фантастическая, непонятно зачем и кому понадобившаяся, но — реальность. (Тут Андрей полез в аптечку и, глядясь в маленькое зеркальце, помазал сочащуюся гулю зеленкой.) В этом плане Кацман — прежде всего свидетель. Что он делал в Красном Здании? Как часто там бывает? Что может о нем рассказать? Какую папку он оттуда вынес? Или папка действительно не оттуда? Действительно из старой мэрии.
Стоп, стоп! Кацман неоднократно проговаривался… нет, не проговаривался, конечно, а просто рассказывал о своих экскурсиях на север. Что он там делал? Антигород тоже где-то на севере! Нет, Кацмана я задержал правильно, хоть и впопыхах. Так ведь оно всегда и бывает: все начинается с простого любопытства, сует человек свой любопытный нос куда не следует, а потом и пикнуть не успел, как его уже завербовали… Почему он никак не хотел отдать мне эту папку. Папка явно оттуда. И Красное Здание оттуда! Тут шеф явно что-то недодумал. Ну, это-то понятно — у него не было фактов. И ему не пришлось там побывать. Да, распространение слухов — это страшная штука, но Красное Здание пострашнее любого слуха. И страшно даже не то, что люди исчезают в нем навсегда — страшно, что иногда они оттуда выходят! Выходят, возвращаются, живут среди нас. Как Кацман…
Андрей чувствовал, что ухватился сейчас за главное, но ему недоставало смелости проанализировать все до конца. Он знал только, что Андрей Воронин, который вошел в дверь с медной резной ручкой, был совсем не тот Андрей Воронин, который вышел из этой двери. Что-то сломалось в нем там, что-то утратилось безвозвратно… Он стиснул зубы: «Ну нет, здесь вы просчитались, господа хорошие. Не надо было вам меня выпускать. Нас так просто не сломаешь… не купишь… не разжалобишь…»
Он криво ухмыльнулся, взял чистый лист бумаги и написал на нем крупными буквами: «КРАСНОЕ ЗДАНИЕ — КАЦМАН. КРАСНОЕ ЗДАНИЕ — АНТИГОРОД. АНТИГОРОД — КАЦМАН». Вот как все это получается. Нет, шеф. Нам не распространителей слухов искать надо. Нам надо искать тех, кто вернулся из Красного Здания живым и невредимым — искать их, вылавливать, изолировать… или устанавливать тщательнейшее наблюдение… Он написал: «Побывавшие в Здании — Антигород». Так что пани Гусаковой придется-таки рассказать все, что она знает про своего Франтишека. А флейтиста, наверное, можно выпустить. Впрочем, ладно, не о них речь… Может быть, шефу позвонить? Спросить благословения на переориентировку? Рановато, пожалуй. Вот если мне удастся расколоть Кацмана… Он снял трубку.
— Дежурный? Задержанного Кацмана ко мне в тридцать шестую.
…А расколоть его не только должно, но и можно. Папка. Тут уж он не открутится… У Андрея мелькнула на мгновение мысль, что не совсем этично ему заниматься делом Кацмана, с которым неоднократно выпивалось и вообще… Но он одернул себя.
Дверь отворилась, и задержанный Кацман, осклабясь и засунув руки в лоснящиеся карманы, разболтанной походочкой вступил в камеру.
— Садитесь, — сухо сказал Андрей, показав подбородком на табурет.
— Благодарю вас, — отозвался задержанный, осклабляясь еще шире. — Я вижу, вы еще не очухались…
Все ему, мерзавцу, было как с гуся вода. Он уселся, дернул бородавку на шее и с любопытством оглядел кабинет.
И тут Андрей похолодел. Папки при задержанном не было.
— Где папка? — спросил он, стараясь говорить спокойно.
— Какая папка? — нагло осведомился Кацман.
Андрей сорвал трубку.
— Дежурный! Где папка задержанного Кацмана?
— Какая папка? — тупо спросил дежурный. — Сейчас посмотрю… Кацман… Ага… У задержанного Кацмана изъяты: носовых платков — два, кошелек пустой, подержанный…
— Папка там есть в описи? — гаркнул Андрей.
— Папки нет, — отозвался дежурный замирающим голосом.
— Принесите мне опись, — хрипло сказал Андрей и повесил трубку. Потом он исподлобья поглядел на Кацмана. От ненависти у него шумело в ушах. — Еврейские штучки… — сказал он, сдерживаясь. — Где ты девал папку, сволочь?
Кацман откликнулся немедленно:
— «Она схватила ему за руку и неоднократно спросила: где ты девал папку?»
— Ничего, — сказал Андрей, тяжело дыша носом. — Это тебе не поможет, шпионская морда…
На лице Изи мелькнуло изумление. Впрочем, через секунду он уже вновь ухмылялся своей отвратительно-издевательской ухмылкой.
— Ну, как же, как же! — сказал он. — Председатель организации «Джойнт» Иосиф Кацман, к вашим услугам. Не бейте меня, я и так все скажу. Пулеметы спрятаны в Бердичеве, место посадки обозначим кострами…
Вошел испуганный дежурный, неся перед собою в далеко вытянутой руке листок описи.
— Нету тут папки, — пробормотал он, кладя листок перед Андреем на край стола и отступая. — Я в регистратуру звонил, там тоже…
— Хорошо, идите, — сказал Андрей сквозь зубы.
Он взял чистый бланк допроса и, не поднимая глаз, спросил:
— Имя? Фамилия? Отчество?
— Кацман Иосиф Михайлович.
— Год рождения?
— Тридцать шестой.
— Национальность?
— Да, — сказал Кацман и хихикнул.
Андрей поднял голову.
— Что — да? — Слушай, Андрей, — сказал Изя. — Я не понимаю, что это с тобой сегодня происходит, но имей в виду, ты на мне всю свою карьеру испортишь. Предупреждаю по старой дружбе…
— Отвечайте на вопросы! — произнес Андрей сдавленным голосом. — Национальность?
— Ты лучше вспомни, как у врача Тимашук орден отобрали, — сказал Изя.
Андрей не знал, кто такая врач Тимашук.
— Национальность!
— Еврей, — сказал Изя с отвращением.
— Гражданство?
— Эс-эс-эс-эр.
— Вероисповедание?
— Без.
— Партийная принадлежность?
— Без.
— Образование?
— Высшее. Пединститут имени Герцена. Ленинград.
— Судимости имели?
— Нет.
— Земной год отбытия?
— Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.
— Место отбытия?
— Ленинград.
— Причина отбытия?
— Любопытство.
— Стаж пребывания в городе?
— Четыре года.
— Нынешняя профессия?
— Статистик управления коммунального хозяйства.
— Перечислите прежние профессии.
— Разнорабочий, старший архивариус города, конторщик городской бойни, мусорщик, кузнец. Кажется, все.
— Семейное положение?
— Прелюбодей, — ответствовал Изя, ухмыляясь.