что было в берлине после победы
«Главной угрозой для берлинского населения был голод» – Как жилось берлинцам после капитуляции
Об операции по взятию Берлина написано немало книг и научных статей. Вот только в них мало говорится о том, как жилось мирному немецкому населению, после капитуляции Третьего Рейха. Сегодня я бы хотел вам рассказать несколько интересных моментов о тех временах.
Сперва я хотел бы отметить, что подписание акта капитуляции ещё не означало прекращение войны. Некоторые подразделения, а также отдельные фанатичные солдаты Вермахта, ещё долго сражались на улицах Берлина. В такой обстановке советскому командованию пришлось организовывать мирную жизнь для немецкого населения.
В своей статье я использовал фотографии Фоминского, советского репортёра, который оказался в Берлине в мае 1945-го.
Прекращение сопротивления
Генералы подписали капитуляцию, но простые солдаты об этом не знали. Несмотря на то, что немецкие и советские пропагандисты старались донести эту информацию, некоторые не знали о победе ещё несколько недель.
Участники тех событий с немецкой стороны позже будут вспоминать:
«Бойцы! Перед нами, позади нас и над нами стоят русские! Русский комиссар требует, чтобы мы сдались! Камрады, будем сдаваться?
Раздаются крики «да» и «нет»! Разгораются дебаты. Кто-то соглашается сдаться, другие выступают против. Какой-то офицер просит всех остальных офицеров выйти вперед для переговоров с русским комиссаром. Потом находят решение: «Камрады! Берлин находится уже в глубоком тылу врага. Военный комендант города, генерал Вейдлинг, уже подписал акт капитуляции. Последние очаги сопротивления тоже сдались. На всех улицах стоят русские танки. Любая попытка прорыва обречена на неудачу. Все солдаты вермахта, войск СС и фольксштурма складывают оружие.
К ним относятся как к военнопленным. Женщины, дети и гражданские лица могут расходиться по домам. Раненых отправят в госпиталь. Предостерегаю от всяких глупостей!»
Первые проблемы
Несмотря на ненависть к нацистам, к обычному мирному населению Берлина советские солдаты не испытывали особенной злобы. Они занимались гуманитарной работой, раздавая еду голодным немцам.
Безусловно, основная проблема заключалась в нехватке продовольствия. С 15 мая в Берлине начала действовать карточная система для выдачи продуктов. В основной рацион вошли: хлеб, крупы, мясо, сахар, чай и кофе. Остальное могли выдавать, если бы возможность. В среднем, один немец получал до 450 граммов хлеба в день. Жители блокадного Ленинграда могли бы позавидовать таким продовольственным нормам.
На улицах города было полно мусора, серьёзные проблемы с санитарией. Чтобы избежать распространения болезней, советский солдаты взялись за очистку города.
Жизнь возвращалась в «мирное русло»
Нацистские организации запрещались, их члены должны были посетить советскую комендатуру и зарегистрироваться. Главой оккупированного Берлина назначили Артура Вернера, который ранее был инженером.
Заводы и фабрики начали восстанавливать свою работу. Все их мощности были направлены на производство товаров для мирной жизни. Возобновили работу аптеки, магазины, коммунальные службы.
Отсутствие организованного управления могло привести к волнениям и бунту. Советское командование понимало, что воевать с мирным Берлином – не лучший вариант. Гораздо проще было оперативно решить все проблемы.
Не хлебом единым
Примечательно, что в Берлине, который был наполовину разрушен бомбардировками и артиллерийскими обстрелами, заработали не только аптеки, но и ночные клубы с барами. Знаменитое кабаре «Фемина» открыло свои двери.
Их основными посетителями были советские и американские военные. В обязательной программе появились русские танцы.
Западные источники заявляют о массовых грабежах и изнасилованиях, советские историки это отрицают. Как мне кажется, истинна будет где-то между. Безусловно, такие случаи были, и удивительного тут ничего нет. После тех зверств, которые творили немцы на оккупированной территории, многие советские солдаты хотели отомстить за своих погибших близких.
Впрочем, хотел бы отметить, что в большей массе советские солдаты никакой особенной ненависти не испытывали. Им настолько надоела это война, что они просто хотели побыстрее вернуться домой.
На ваш взгляд, кто лучше справлялся с организацией мирной жизни в Берлине: советские или американские солдаты?
Как брали Берлин, и Почему советская армия не пугала, а удивляла немцев
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Берлинская наступательная операция, пожалуй, была самой желанной для всех красноармейцев, ведь она была кульминационным моментом всей войны. Штурм Рейхстага дался нелегко, нацисты собрали лучшие силы для защиты своего логова, все пути были завалены железобетонными конструкциями. Само наступление на столицу Германии началось 16 апреля. В Берлин стянулась почти миллионная армия, было завезено восемь тысяч орудий, более тысячи танков, 3,5 тысячи самолетов.
Немецкий план предполагал разделение города на сектора, которые укреплялись и защищались дополнительно. План был прост – такое деление бы не позволило взять город полностью, многократно усложнив подступы к Вермахту. Особо важные объекты были окружены рвами, сооружены дзоты, бункеры. Нацисты бились за каждую улицу и за каждый дом, атаки же продолжались и днем, и ночью.
Но советским бойцам, имеющим большой опыт ведения боя в условиях города, не было равных. Они не шли в наступление по улицам – они все простреливались пулеметами, а занимали дом за домом, начиная их захват с подвалов и нижних этажей. Передовые отряды, тем временем, двигались вперед, они освобождали мосты, и пути подступления.
Нервы с обеих сторон были на пределе. Если немцы защищали свой дом и собственную честь, то советские солдаты были настолько близки к желанной победе, что торопились ее приблизить. В конце ноября 1944 года в Москве уже велись разговоры о красном полотнище, которое установят после полного взятия Берлина над рейхстагом. Впрочем, здание, над которым должен был быть вывешен советский флаг, уточнялось. Изначально предполагалось, что это будет рейхканцелярия, но здание Рейхстага для этого подошло лучше, поскольку оно было выше и массивнее.
Штурм Рейхстага
Сердце Берлина Рейхстаг укрепили сильнее всего, само здание и прилегающая территория были полны солдат, большинство из которых – офицеры. Просто так к зданию было не подступиться, все подъездные пути были укреплены, вырыт ров, в который залили воду, что делало невозможным использование танков. Окрестные дома были полны снайперов и пулеметчиков, привезли даже морских пехотинцев.
Снова активизировались военные действия. Штурм был решительным и результативным. Первыми в здание рейхстага ворвались солдаты 756-го стрелкового полка, фашисты в отчаянии подожгли здание. Солдаты задыхались от огня, по ним бил шквальный огонь, бесконечно забрасывались бомбы, но полк сержанта Ильи Сьянова не отдал здание, и выстоял до прихода подкрепления почти целые сутки. Началась битва за каждое помещение и каждый этаж. Здесь у немцев было безусловное преимущество, ведь они ориентировались в здании, в отличие от красноармейцев. Рейхстаг был полон различных переходов, балконов и тайных дверей.
Москву при этом крайне беспокоило событие, важное для истории – водружение красного знамени на крыше здания. Ведь именно это бы означало победу. Для каждой дивизии был установлен собственный флаг, всего их было девять, впрочем, многие солдаты имели при себе символику СССР, чтобы иметь возможность прикоснуться к истории лично.
30 апреля, примерно в половине девятого вечера артиллерийский полк, под командованием Владимира Макова первыми добрались до крыши Рейхстага и сумели установить там полотно. В три часа ночи сержант Михаил Егоров и младший сержант Мелитон Кантария водрузили флаг под номером пять, в историю вошло именно этот флаг как Знамя Победы.
Чей будет Берлин?
В начале 1945 года, когда вопрос о том, за кем будет победа уже практически не стоял, главной проблемой, которая волновала союзников – кто первым войдет в Берлин. К тому моменту, уже в феврале войска Жукова не дошли до Берлина всего 60 км. Тогда же советское государство стало понимать, что англоговорящие союзники совсем не прочь самостоятельно захватить Берлин, для того чтобы принизить роль Красной Армии в этом событии, а затем, иметь решающую роль в послевоенной «дележке» Европы. Черчилль писал Рузвельту о том, что им следует двигаться глубже на восток, тогда Берлин будет ближе и они его «возьмут».
Просто так взять Берлин было слишком банально, тогда было предложено атаковать ночью, а для этого использовать сотни прожекторов, которые должны будут резко осветить город со всех сторон, неожиданно сделав противника видимым и обескуражить его. Те самые войска Жукова, которые уже практически подошли к Берлину вплотную, должны были первыми идти в наступление, затем к ним на помощь подоспели бы и войска Рокоссовского.
Советские войска для атаки привлекли огромное количество воздушных сил, многократно превышающее число самолетов противника. Оно и понятно, наступать с воздуха на закрытый город было сподручнее, безопаснее и эффективнее. Причем артиллерия также превышала силы противника, именно эту разрушительную силу планировалось использовать для разрушения укреплений, которые немцы наставили по всему городу.
Несмотря на то, что просчитать все заранее в принципе невозможно, советское командование сделало максимально подробный план наступления и инструкции для каждого командира, потому план захвата был детально спланирован.
Как победители относились к побежденным
Казалось бы, город был взят и победители были вправе устанавливать здесь свои правопорядки, но предвещая события, 20 апреля уже была издана директива, которая запрещала красноармейцам заниматься самоуправством как по отношению к местному населению, так и к пленным. Более того, им должны были оказывать медицинскую помощь, для этого даже построили три госпиталя, каждый из них был рассчитан на пять тысяч человек.
На улицах Берлина появились специальные полевые кухни, в которых кормили немцев и пленных, если бы не эта мера, то большая часть Берлина ждала бы голодная гибель. Но советское руководство было обеспокоено не только сохранностью жизней, здания, которые представляли культурную ценность, стали охранять. Благодаря этой мере уцелели для общественности полотна мировых классиков.
Первым комендантом города, из числа советских солдат стал генерал-полковник Берзарин, который приказал не просто кормить местных жителей по нормативу, чтобы хватало, насколько это возможно в сложившихся условиях, но и стал расчищать город от завалов: щебня и разрушенных обломков. На улицах стали появляться надписи, которые выражали глубокое понимание ситуации и гуманность, дескать, Гитлеры приходят и уходят, а народ – остается. Именно потому многое и делалось для того чтобы германский народ, который тоже считался союзниками пострадавшей стороной, оставался.
В то время в СССР не хватало продовольствия, для немцев организуется выдача бесплатного питания по 600 грамм хлеба, по 80 граммов крупы, 100 граммов мяса, даже жиры и сахар – это для тех, кто занимался на тяжелых физических работах, остальным чуть меньше. Немцы были крайне удивлены происходящим. Об этом говорит один случай, в конце мая в уже мирном Берлине раздался выстрел, стреляли в советского солдата, который проводил обход города. Для выяснения обстоятельств забрали жителей дома на допрос.
Через некоторое время к зданию комендатуры стали подходить немцы с просьбой демонстративно расстрелять виновных, но не лишать горожан продовольственной поддержки. Советская сторона заявила, что с мирным населением войны не ведет, никого расстреливать не будет. Этот случай показателен в плане того, что немцы были к этому времени настолько адаптированы к режиму Гитлера, что захват и расстрел для них были в порядке вещей.
Что удивляло немцев больше всего?
Впрочем, Гитлер был не одинок в своей попытке сбежать от ответственности. Нацистская верхушка, которой слишком хорошо были известны все преступления против человечества, которые творились их же руками, предпочли избежать наказания с помощью самоубийства, причем эту же участь приготовив для своих семей.
Многие немцы предпочли бежать из домов, чтобы не встретиться с русскими, однако, после того как поняли, что их жизни и безопасности ничего не угрожает – возвращались домой. Так, небольшое село Ильнау, в момент захвата было практически пустым, в нем была только пожилая пара, а на следующий вечер в него вернулось более двух сотен человек. Информация о том, что красноармейцы не просто не делают зла, но и кормят немцев распространялась с невероятной скоростью.
Насколько в этот момент немцы ощущали сложность бытия представить невозможно, однако именно так и ведут себя победители, которые воевали не с немцами, а с фашизмом и победив его не могли и дальше распространять эту волну жестокости.
Женщины для победителей
Тот факт, что женщины – жительницы оккупированных противником территорий, становятся жертвами насилия, никого не удивляет. Сразу после окончания войны стала активно распространяться цифра о том, что якобы солдаты советской армии изнасиловали более 2 млн немок. Эти данные первыми появились в исторической книги британского ученого.
Если быть до конца откровенными, то, безусловно, стоит признать, что изнасилования красноармейцами немок были. Ведь речь шла о миллионной армии, и нельзя даже предположить, что все солдаты обладали бы высокими нравственными ценностями. Однако советское руководство всячески пресекало подобное поведение и строго наказывало.
Однако речь не может идти о баснословных 2 миллионах, откуда же взялась эта цифра? Историк опирался на документ, который получил в одной из клиник Берлина, исходя из нее он узнал, что за 45-46 года было рождено более 30 детей от русских отцов и опираясь на эту цифру делает дальнейшие выводы.
Якобы, 5 процентов детей в 1945 году были русскими, а в 1946 – 3,5. Соотнеся с общим числом рожденных детей он получает еще одну цифру, зачем-то умножает ее на 10, полагая, что большая часть немок сделали аборт после изнасилования, а потом еще и на пять, полагая, что не любая связь оканчивается беременностью. В результате его странных манипуляций и умножении на выдуманные обстоятельства, получилась эта цифра, не имеющая к действительности никакого отношения.
Однако теория историка разлетается в пух и прах уже на начальном этапе, ведь в той же клинике о родах в результате изнасилования сказано в 9 случаях из 32.
Советский солдат и велосипед
Почему советское правительство решило в очередной раз отнестись к чужим гражданам лучше. Чем к своим собственным – вопрос риторический и ответ на него кроется где-то в просторах русской души, однако факт остается фактом – одну волну жестокости нельзя остановить другой. Такой же грубой разрушительной силой, а потому фашизм могла победить именно такое великодушное в своем могуществе содружество народов СССР.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
«Мы совершенно не были готовы к оккупации» Как Сталин управлял Германией после победы над нацизмом
Портрет Иосифа Сталина на бульваре Унтер-ден-Линден в Берлине. Лето 1945 года. Фото: Henry Griffin / AP
В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «»Маленький СССР» и его обитатели». Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945–1949». Она рассказывает о деятельности Советской военной администрации в Германии (СВАГ), созданной 6 июня 1945 года и управлявшей восточными немецкими землями вплоть до образования ГДР в октябре 1949 года. Как десятки тысяч советских людей, оказавшихся в самом центре послевоенной Европы, реагировали на столкновение с чуждым и доселе неизвестным западным миром? Как складывались их взаимоотношения с побежденными немцами? Как жизнь за границей повлияла на их мировосприятие и отношение к сталинскому государству? Об этом «Ленте.ру» рассказали авторы книги — кандидат исторических наук, независимый исследователь Владимир Козлов и историк, журналист Марина Козлова.
«Такого при советской власти еще не было»
«Лента.ру»: Как из названия книги, так и из ее текста следует, что Советская военная администрация в оккупированной Германии (СВАГ) являлась слепком послевоенного СССР. Насколько точным был этот слепок и можно ли говорить о непреодолимой советскости сотрудников военной администрации — сваговцев, как вы их называете?
Владимир Козлов: Слепок — не совсем подходящее слово. Оно предполагает идеальные совпадения, а наш «маленький СССР» — особенный. Несколько десятков тысяч советских людей впервые работали, жили, женились и даже рожали детей за границей. Такого при советской власти еще не было.
Сваговцы должны были следовать советским установлениям, обычаям и устоям, но далеко не всегда у них это получалось. Эти люди пытались приспособиться не только к требованиям начальства, но и к послевоенной Германии, научиться жить среди немцев. При этом им приходилось постоянно оглядываться, не наблюдает ли за ними из-за угла строгий политработник.
Говорят о деидеологизации, стихийной десталинизации, даже о неодекабризме. Мы не склонны были втягиваться в этот спор определений, но попытались провести полевое исследование послевоенных культурных изменений, затронувших советских людей, оказавшихся в центре Европы.
Сотрудники СВАГ в послевоенной Германии
Фото: Семейный архив Марины и Владимира Козловых
Для этого, как нам кажется, уместно опираться на определения, которые придумала сама власть, а она назвала (обозвала) новые явления «преклонением перед заграницей» и «космополитизмом», обратив на них острие критики и репрессий. Нам оставалось только увидеть ту реальность, которая скрывалась за инвективами партийной пропаганды. Понять, в какой мере сотрудники СВАГ чувствовали личную несвободу, существуя в репрессивном идеологическом поле.
Один из героев вашей книги, бывший переводчик СВАГ, известный германист А.А. Галкин говорил, опираясь на личный послевоенный опыт: «Мы совершенно были не готовы к оккупации». Как это высказывание соотнести с тем общеизвестным фактом, что важнейшие вопросы большой политики были решены и предрешены еще во время войны, а на Потсдамской конференции после Победы сформулированы достаточно обстоятельно? Вы сами упоминаете многочисленные директивные документы высшего и среднего уровня советского управления, в которых все расписано до деталей и вроде бы разложено по полочкам. Что тут не так?
Марина Козлова: В том-то и дело. Директивы и приказы — это одно, а реальная практика и ее исполнители — совсем другое. Нас интересовали именно они — те, о ком в Кремле говорили не поименно, те, кто для высшего руководства страны всегда оставались безымянными: лейтенанты, капитаны, полковники, цивильные сотрудники, как их называли в СВАГ.
Все эти люди попали в чрезвычайно сложную жизненную ситуацию. Фактически им очень по-советски приказали: цели ясны, задачи определены — исполняйте, товарищи! А товарищи, особенно в военных комендатурах, поначалу пребывали в некоторой растерянности. А как управлять-то? Мы ведь оккупантами никогда не работали, нас этому никто не учил.
Владимир Козлов: У союзников, американцев и британцев, на территории которых (за исключением колоний) не было боевых действий и которые не испытали тягот немецкой оккупации, имелось гораздо больше возможностей и времени для подготовки оккупационного персонала. В США и Великобритании офицеров по гражданским делам с 1943 года обучали на специальных курсах.
Ничего подобного в Красной армии, сначала втянутой в ожесточенные бои на собственной земле, а затем вовлеченной в масштабные операции на территории Восточной Европы, не было. Определенное исключение составляли, пожалуй, армейские спецпропагандисты. Но и они привыкли призывать немцев сдаваться в плен, а не управлять ими. Да и мало было таких офицеров. Даже переводчиков, хотя их и готовили интенсивно во второй половине войны, не хватало практически на всем протяжении существования СВАГ.
Бремя оккупации
То есть советская оккупационная администрация создавалась буквально с колес?
Марина Козлова: СВАГ действительно создавали в пожарном порядке. Большинство попавших на работу в военную администрацию, кроме разве что присланных из Москвы работников наркоматовского масштаба, были обычными советскими людьми, собранными с бору по сосенке, особенно на низовых уровнях управления — в военных комендатурах.
Руководители комендантской службы на совещаниях постоянно указывали на кадровые проблемы, жаловались, что им присылают в основном таких сотрудников, которые не подходят. Стоит ли удивляться, что уже в июле 1945 года первый главноначальствующий СВАГ маршал Жуков приказал радикально пересмотреть состав военных комендатур. Тех, кто не подходил по своим деловым и моральным качествам для работы в военной администрации, Жуков потребовал незамедлительно заменить на лучших офицеров из войск. Но сделать подобное за отведенную неделю было совершенно невозможно.
Неудивительно, что постоянная «чистка» (хотя это слово и старались не употреблять) продолжалась до конца существования СВАГ. Каждый год менялось до трети сотрудников. Бесконечные замены указывали на то, что кадровая система СВАГ, ее персонал постоянно находились в зоне социально-культурной турбулентности.
Владимир Козлов: На первых порах, да и позднее, недостаток опыта и специальных знаний приходилось компенсировать импровизациями. И эти низовые импровизации вытаскивали тяжелый воз оккупационной практики.
Импровизировали и кадровики. И если на начальных этапах работы подобные импровизации были частично оправданы особыми обстоятельствами, то как объяснить то, что случилось в 1947 году, когда началась массовая замена фронтовиков на молодых офицеров из внутренних военных округов?
Новичков сорвал с места и унес в немецкую неизвестность неумолимый поток государственных усмотрений. Офицеров отправляли в Германию чуть ли не по тревоге, из летних лагерей, не давали времени устроить личные дела, отгулять отпуск, повидаться с семьями, оставшимися на зимних квартирах. Опять спешка, форс-мажор, хотя война уже два года как кончилась. В результате недовольство, обиды, отсутствие настроя на работу.
То есть с людьми совсем не считались?
Владимир Козлов: Большинство сваговцев были военными. И они, конечно, должны были выполнять приказ. Это их служба и их обязанность. Но тем кадровикам, которые посылали строевого офицера на должность, скажем, ответственного за сельское хозяйство района, следовало задуматься о неприятных последствиях таких решений — как для дела, так и для человека.
Хорошо, если новые сотрудники обладали достаточным деловым потенциалом и сравнительно легко адаптировались к новому месту службы. Но многие новички были возвращены в СССР как «неподходящие». Сейчас даже трудно себе представить, как часто встречалось в документах военной администрации это слово.
Те, кому удалось удержаться на службе в СВАГ, освоились и поднаторели в работе. При всех претензиях руководства к подчиненным, оно после традиционной критики нерадивых стало признавать: «Мы же в основном имеем на местах людей с головой, людей, которые имеют понятие и умеют по-настоящему оценивать положение».
Но этот кадровый успех был достигнут методом проб и ошибок. Советская кадровая машина шла вперед, не оглядываясь, ломая по пути карьеры и судьбы многих «неподходящих», которых сама же в приказном порядке и направила на работу в Германию.
Герои и антигерои
Когда я читал книгу, то понял, что военная администрация в Германии для вас не какая-то безликая человеческая масса, а сообщество очень разных людей, среди которых у вас есть свои герои и антигерои. Расскажите об этих людях подробнее.
Марина Козлова: Наша тема предполагала работу с большим количеством бюрократических бумаг. Это служебные записки, приказы, донесения, протоколы партийных собраний… Документы официальные, весьма специфические. От иных так и веет скукой.
Тем не менее именно благодаря этим документам мы познакомились со множеством интересных, ярких и своеобразных личностей. Это и энтузиасты своего дела, такие как Николай Пасхин, владевший несколькими языками и издавший на свой страх и риск немецко-русский словарь «Сельское хозяйство и лесоводство». Или капитан Небесный, разработавший новый метод лечения чесотки у лошадей, который использовали по всей провинции Мекленбург.
Мы сочувствовали тосковавшему по армейской жизни капитану Косыреву, которому, как он сам говорил, вместо того, чтобы командовать батальоном или даже полком, приходилось сидеть в дежурке и «решать разные вопросы». Вместе с капитаном Тараскиным мы недоумевали, почему в 1947 году офицерам вдруг запретили привозить в Германию жен. И нельзя было не посочувствовать сваговцам, влюбившимся в немок. Их любовь была разрушена пришедшим из Москвы безапелляционным запретом жениться на иностранках.
А кто из этих людей произвел на вас наибольшее впечатление?
Марина Козлова: Для меня это, пожалуй, Иван Сазонович Колесниченко, начальник Управления СВА в Тюрингии. Это был удивительно цельный человек сталинской эпохи, прямолинейный, честный до мозга костей, принимавший все происходящее в СВАГ близко к сердцу и пытавшийся исправить даже то, что исправить было невозможно. Именно благодаря Колесниченко, его озабоченным письмам и докладным запискам мы узнали, поняли и, можно сказать, почувствовали многие обстоятельства реальной сваговской жизни.
Генерал-майор Иван Колесниченко
Генерал-майор ненавидел интриги и умел противостоять тем, кто их плел. Например, в августе 1946 года в Тюрингии появился некто Д., активист очередной кампании по борьбе с тем, что в СВАГ называли барахольством. На мелочи Д. не разменивался. Ему очень хотелось раскрутить громкое генеральское дело.
Он запугивал и запутывал сотрудников, хвастался, что 16 лет проработал в ЧК-ОГПУ, безуспешно пытался накопать компромат, мешал работать. Подчиненные сразу же доложили генералу о провокаторе. Но Д. не повезло. Более неудачного кандидата на роль барахольщика трудно было найти.
Колесниченко вел скромную жизнь — не хотел приучать детей к барству. Семья питалась в офицерской столовой, обходилась без домработницы, что для генералов того времени было довольно нетипично. Поначалу генерал смотрел сквозь пальцы на бурную деятельность Д. Ему, мол, велели копать, вот он и копает — человек-то подневольный.
Но Д. не унимался. Под угрозой оказалось все окружение генерала. Люди насторожились. Они увидели в провокаторе «героя 1937 года». И тогда Колесниченко напрямую обратился к главноначальствующему СВАГ маршалу В.Д. Соколовскому. Тот все понял и приказал отозвать нечистоплотного карьериста из Тюрингии, не дожидаясь, пока тот отыщет какого-нибудь очередного врага народа.
Неправильное понимание коммунистами «текущего момента», вынесенное в публичную сферу, грозило провинившимся не просто профилактическими беседами. Вина капитана Натфулина, экономиста комендатуры района Вайсензее города Берлин, вступившего в ВКП(б) во время войны, состояла в том, что в течение нескольких месяцев «в узком кругу офицеров» он «вел антисоветскую пропаганду, возводил клевету на существующие порядки в СССР и восхвалял при этом жизнь немецкого населения в Германии». Говорил о плохих материальных условиях жизни в Советском Союзе, о неправильной налоговой и карательной политике. За это военный трибунал приговорил его к десяти годам лагерей и лишил воинского звания.
Дело Натфулина поражает своей обыденностью и фарисейством причастных к нему лиц. О «разговорах» офицера стало известно замполиту комендатуры, который в присутствии коменданта настучал уполномоченному СМЕРШа. А тот, в свою очередь, сообщил о своих далеко идущих оперативных планах: Натфулина не трогать, пока не соберется «весь материал». Бдительные начальники прислушались к мнению контрразведки и на какое-то время затаились. Как будто ждали, когда их подчиненный наговорит себе на те самые стандартные десять лет.
Но в марте 1947 года Натфулину пришло время демобилизоваться. Чтобы не упустить добычу, капитана арестовали и через два месяца осудили. Начальник политуправления СВАГ Андреев счел этот случай настолько значимым, что доложил о нем на самый верх — начальнику Главпура И.В. Шикину.
Оставим возмущенных политначальников в далеком 1947 году. И сообщим читателю о тех действительно значимых фактах, которые проигнорировал в своем донесении генерал Андреев. Капитан Натфулин был героической личностью. Во время войны он командовал минометным взводом, затем ротой. Был награжден медалью «За боевые заслуги» (1943), орденами Красной Звезды (1943), Красного Знамени (1945) и Отечественной войны II степени (1945). В 1943 году был ранен, но остался в строю.
В боях за город Кюстрин он «с группой бойцов проделал проход в проволочном заграждении противника, первым ворвался в дом, превращенный немцами в крепость». В том же бою двадцатидвухлетний командир минометной роты «беспрерывно обеспечивал огнем наступающие подразделения, нанося противнику большие потери. Лично сам, находясь в боевых порядках, корректировал огонь миномета». Во время штурма капитан был ранен и отправлен в госпиталь.
Вот такого «махрового антисоветчика» выявили политработник комендатуры и представитель СМЕРШа. Для полноты картины сообщим читателю, что Г.И. Натфулин был реабилитирован и внесен в единую базу данных жертв репрессий в СССР.
Владимир А. Козлов, Марина Козлова «»Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945–1949» / М.: Новое литературное обозрение, 2021, С. 129-130
За десять лет работы мы столкнулись с множеством человеческих историй — трагических, драматических и даже комических. Но, наверное, лучше заглянуть в книгу, чтобы подробнее с ними познакомиться. И заодно самостоятельно определить, кто был кем в советском оккупационном сообществе.
Победители и побежденные
Как после войны в Германии складывались отношения победителей и побежденных, менялись ли они со временем?
Владимир Козлов: Скажем прямо: в первые дни после капитуляции Германии русские (слово «россияне» тогда еще не было в ходу) вряд ли могли ожидать от немцев немедленного раскаяния и признания вины, а немцы от русских — всепрощающих улыбок. Весь первый год оккупационные власти и местное население пребывали в состоянии психологической настороженности. Две стороны, разъединенные не только памятью о войне, но и разным пониманием миропорядка, условиями жизни и обычаями, испытывали мотивированную обоюдоострую подозрительность и враждебность.
Немцы засыпали военную администрацию жалобами на поведение военнослужащих. Маршал Жуков признавал обоснованность этих жалоб и наполнил свои жесткие приказы о наведении порядка в советской зоне оккупации немецкими смыслами. А советские военные видели на стенах домов и заборах не только умиротворяющие плакаты со словами Сталина о Германии и немцах, но и нацистские надписи, самодельные листовки, свежие изображения свастики, что отнюдь не убеждало в лояльности населения. В оккупационном сообществе не умолкали разговоры об умышленных отравлениях, диверсиях, взрывах, нападениях из-за угла на одиночек.
Проблема взаимоотношений победителей и побежденных заключалась, конечно, не только в обоюдной остаточной ненависти к вчерашним врагам, хотя и в ней тоже. Преодоление послевоенных эксцессов в армиях, вышедших из войны, как и борьба с травмирующей мирных жителей послевоенной преступностью, были частью глобального процесса.
Человеческие сообщества переключались с операционного кода «война» на операционный код «мир». А «мир» — это и другое понимание ценности человеческой жизни, и иное восприятие недопустимого в человеческих отношениях, и преодоление синдрома «война все спишет». Понятно, что наиболее болезненно этот переход, хотя и очень по-разному, переживали общества, больше всего пострадавшие от войны.
Какофония припоминаний и отрицательных эмоций, принесенных победителями в Германию, была отягощена послевоенной эйфорией и вольницей, а для кого-то из «затесавшихся» (как говорили в то время) — еще и уверенностью в безнаказанности. Эта была лишь очевидная часть сложного социального процесса, показать и объяснить который мы попытались в нашей книге.
Психологическое напряжение между победителями и побежденными, возникшее по вполне понятным причинам после войны, так и не было до конца преодолено и вряд ли могло быть преодолено за время и в условиях оккупации. Но нас интересовали не только очевидные послевоенные проблемы взаимоотношений русских и немцев. В центре внимания была разница в восприятии одних и тех же жизненных явлений, противостояние, а в иных случаях противоборство социальных и культурных оценок, наложенных на совершенно разный человеческий опыт.
Марина Козлова: Взять хотя бы вопрос о продовольственном снабжении. Эта тема до 1947 года доминировала в жалобах и претензиях немцев к оккупационным властям. Немецкий взгляд на вещи был прост и настоятелен: вы нас оккупировали, теперь должны нас кормить. Хотя на самом деле кормить должны были немецкие органы самоуправления.
Жители Берлина в очереди за картофелем. Август 1945 года
В то время, когда жители Восточной Германии жаловались на нехватку продуктов и сбои в снабжении (а это была совсем не надуманная проблема), во многих районах Советского Союза свирепствовал самый настоящий голод, о котором немцы не знали и, наверное, не захотели бы знать.
Проблема приобретала неприятный политический привкус. Слабым утешением для советских оккупационных властей были немногочисленные голоса здравомыслящих. В личной беседе с представителями СВАГ директор кинотеатра, некто Цивике, немецкий гражданин польского происхождения, поделился своими впечатлениями: «Население недовольно существующими нормами и особенно тем, что выдаются они несвоевременно, говорят, что у англичан лучше… Я им говорил: неужели вы думаете, что русским стоит только потрясти руками, чтобы посыпалось все? Ведь вы же сами аплодировали в кино, когда видели, как сжигаются русские деревни. Неужели вы думаете, что русские должны урвать у себя последнее, чтобы дать вам? Англичане ежедневно говорят о том, что во всем мире недостает продуктов питания».
В феврале 1946 года, когда сваговцы разбирались с немецким продовольственным недовольством, искали способы исправить положение, обеспечить полноценную выдачу положенного по нормам, дисциплинировать немецкое самоуправление и преодолеть коррупцию пришедших к власти коммунистов, а заодно и заглушить сердитые немецкие голоса советскими репрессивными методами, в Галле прибыл корреспондент английского журнала The Economist. Он увидел проблему под довольно неожиданным углом зрения — не только с точки зрения немецких обид, но и с позиции советских недоумений.
Несмотря на то что Галле, по словам корреспондента, представлял собой «редкое зрелище неразрушенного немецкого города», первое, с чем пришлось столкнуться, были жалобы: «Не хватает продуктов питания… В магазинах можно купить очень мало». Но в то же время англичанин не увидел и явных признаков голода. Он даже отметил, что «немцы хорошо питались во время войны, и сейчас состояние их здоровья хорошее. Их жалобы очень часто вызывают раздражение, так как обнаруживают со стороны большинства немцев полное нежелание понять, что существует мировая нехватка продовольствия, что никакое военное правительство не может сделать чудес и что участие немцев в деле облегчения трудностей данного периода является совершенно незначительным».
За этими общими наблюдениями последовало описание любопытной жанровой сценки. Болезненная и худенькая русская девушка — сотрудница Советской военной администрации — спокойно отвечала на жалобы пухлой розовощекой немки: «Два-три года тому назад я жила в Уфе, в Сибири; я эвакуировалась туда со своими родителями из Москвы. Тогда я считала бы себя очень счастливой, если бы у меня было то, что вы получаете теперь».
В ответ немка повернулась к стоящему рядом англичанину и многозначительно произнесла: «Но культурный человек имеет более высокие требования». Эту невинную, на первый взгляд, фразу корреспондент назвал «ключом к разгадке существующего положения». Он обнаружил у немцев в советской зоне оккупации плохо скрываемое высокомерие, «некоторое чувство того, что они подчинились низшей культуре. В этом можно уловить отзвук нацистской пропаганды или волнение уязвленного и болезненного немецкого самолюбия. Но в этом есть и нечто большее. Есть несомненное различие в уровне жизни в Германии и в России».
Подобное различие невозможно было не заметить. Все советские люди, оказавшиеся в Германии, это понимали, признавали, а некоторые даже и восхищались бытовым комфортом и техническим «немецким гением», но они болезненно воспринимали проявления арийский спеси и самодовольства, которые столь явно проступили в претензиях «культурной» немки.
Владимир А. Козлов, Марина Козлова «»Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945–1949» / М.: Новое литературное обозрение, 2021, С. 61-64
Совсем нетрудно себе представить, как воспринимали сваговцы, получавшие из дома мрачные и наполненные отчаянием письма, жалобы немцев на плохое питание и недостаток жиров.
Прав был некий солдат-комсомолец из военной комендатуры Бернштайн, когда после письма из дома признался замполиту: «Да, товарищ майор, какое у нас будет настроение, если нам говорят здесь одно, а из дома получаем другое. Плохо живут дома, просят помощи…»
На таком тяжелом психологическом фоне продовольственные трудности немцев не казались невыносимыми. Обида победителей, на которую обратили внимание политработники еще в мае 1945 года в Берлине, зазвучала с новой силой. Лейтмотивом можно считать высказывания рядового С.: «Мы победителями вышли из войны, а сейчас немецкое население продовольствием снабжается лучше, чем наш народ в России».
Подобных «нездоровых» высказываний было немало в конце 1946 — 1947 году, и звучали они постоянно: «В Германии живут хорошо, а наш народ в России сейчас голодает»; «Советская администрация проявляет чрезмерную заботу о немцах, немцы получают больше продуктов, чем наши колхозники, и живут лучше»; «Почему мы мало берем с Германии? У нас на Родине люди босые и голодные».
Политработники докладывали, что не только рядовые, но и офицеры, от которых ждали пресловутой «сознательности», были недовольны немецкими продовольственными преимуществами. На занятиях офицерского состава «офицер Соколов пожаловался, что мы очень заботимся о питании немцев, а у него дома мать-старуха не получает продпайка, и положение такое, что хоть вешайся». Появились даже единичные высказывания, что вообще «политика нашей партии в Германии неправильна», «недостаточно прижимаем немцев, слишком либеральничаем с ними».
Неудивительно, что советского офицера Хайкина так задела реплика немецкого доктора, к которому он привел своего заболевшего сына. «Вот я возил своего ребенка к немецкому врачу, — рассказывал сваговец на партийном собрании, состоявшемся под новый 1947 год, — который рассмотрел (вероятно осмотрел — авт.) и говорит: да, хотя наши дети меньше ваших детей употребляют жиров, но они у нас здоровые».
Немецкий врач, по всей вероятности, просто не представлял себе, в каких условиях прожил мальчишка четыре военных года. Отец не стал вступать в спор и возражать доктору, от которого ждал медицинской помощи, а не дискуссий. А мог бы и сказать, где провел его ребенок годы войны, как питался, из-за чего такой худой и истощенный. И кого в этом следует винить — плохую русскую наследственность или немецкое нападение и оккупацию?
Владимир А. Козлов, Марина Козлова «»Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945–1949» / М.: Новое литературное обозрение, 2021, С. 69-70
Иногда письма из дома были на три четверти вымараны военной цензурой, а за черными цензурными лакунами, как подсказывали людям опыт и воображение, могло скрываться только самое худшее.
Только через два года проблема «жиров» в ее русской и немецкой трактовках почти исчезла из актуальной повестки. Время продовольственных недовольств закончилось, но конфронтация восприятий осталась. Для нее всегда находились поводы и причины. Одна из глав нашей книги называется «Русские и немцы: кризисы непонимания». Там обо всем этом сказано достаточно подробно.
«Брались за роли Сталина или Жукова»
А как относились немцы к денацификации, Нюрнбергскому процессу и что по этому поводу думали сотрудники СВАГ?
Владимир Козлов: Денацификация была важнейшей задачей, которую предстояло решать всем союзникам. Об этом написаны десятки книг, хотя, конечно, всегда можно добавить что-то новое. Нас вопрос избавления от нацистского прошлого интересовал в определенном ракурсе — как, по мнению сотрудников СВАГ, обычный немецкий обыватель преодолевал взгляд на жизнь, сформированный нацистской властью.
Нюрнбергский процесс начался в ноябре 1945 года. Но уже в июле-августе, сразу после создания СВАГ, военные комендатуры, говоря современным языком, вели мониторинг пронацистских настроений. Начало суда над гитлеровской верхушкой лишь подстегнуло эту вполне понятную заинтересованность. Сваговцы посчитали, что простые обыватели высказываются о суде с осторожностью — так, чтобы себе не навредить.
Хотя при этом немцы постоянно подчеркивали, что злодеяния подсудимых настолько ужасны, что трудно поверить, что кто-то мог творить такое. Газеты, где сообщали о суде в Нюрнберге, расхватывали моментально. Коменданты докладывали, что были случаи, когда один немец терпеливо ждал, пока другой прочитает газету, а потом покупал ее для себя.
Подсудимые на Нюрнбергском процессе, 1945-1946 гг. В переднем ряду, слева направо: Герман Геринг, Рудольф Гесс, Иоахим фон Риббентроп, Вильгельм Кейтель. Во втором ряду, слева направо: Карл Дёниц, Эрих Редер, Бальдур фон Ширах, Фриц Заукель
Из саксонского Хайденау сообщали, что в городе даже дети играли в Нюрнбергский процесс. При этом с удовлетворением отмечалось, что ни один ребенок не хотел играть в Геринга, зато все охотно брались за роли Сталина или Жукова.
Сваговцы прекрасно понимали, что Нюрнберг открыл лишь первую страницу психологического освобождения немцев от нацизма. В донесениях того времени были зафиксированы весьма половинчатые немецкие высказывания. Среди немцев находились и те, кто не верил в подлинность документов, предъявленных на процессе, и считал постановочными кадры кинохроники о лагерях уничтожения. Иные не столько сожалели о содеянном нацистами, сколько болезненно переживали поражение. Они скорее обвиняли Гитлера в том, что он проиграл войну, а не в военных преступлениях и геноциде евреев.
Марина Козлова: Сотрудники СВАГ докладывали начальству о реакции немцев на советские фильмы о войне. Многие зрители возмущались соотечественниками: как можно смеяться над немецкими солдатами, когда они с жалким видом вылезали из подвалов Берлина? На кинофильме «Сталинград» только половина зала досиживала до конца, да и то уходила с заплаканными глазами и в подавленном настроении.
Иногда, увидев в кинохронике, как советские солдаты бросают к мавзолею фашистские знамена, немцы не могли сдержаться и начинали кричать: «Сволочи! Что вы делаете?». Сваговские офицеры даже предлагали начальству воздержаться от показа таких фильмов, потому что они только злят немцев.
Не могли немцы поверить и в те страдания, которые пережили советские граждане в блокаду Ленинграда. Некая фрау Шульц из Арнштадта, посмотрев кинофильм «Жила-была девочка» о двух маленьких блокадницах — семилетней Настеньке и пятилетней Катеньке, снятый Виктором Эйсымонтом в Ленинграде в 1944 году, засомневалась: «Этого не может быть, чтобы люди перенесли такие лишения, это можно только в кино разыграть».
Сваговцам вообще казалось, что хотя большинство немцев с готовностью осуждали посаженных на скамью подсудимых нацистских преступников, но мало кто готов был признать свою личную ответственность за поддержку гитлеровского режима. В сознании сотрудников СВАГ гвоздем засела неприятная мысль: рядовые немцы склонны и себя объявить чуть ли не жертвами нацизма, они хотят остаться в стороне, сославшись на неведение.
Советские смыслы для немецкой жизни
Одна из ключевых тем вашей книги — это конфликт советских управленческих привычек с немецкой реальностью, трансформация большой политики Сталина в практике оккупационного управления. Что, на ваш взгляд, мешало достижению поставленных советским руководством целей?
Владимир Козлов: Сваговцы были советскими людьми. Они пришли в Германию со своим, скажем так, странным пониманием демократии, с твердой привычкой к безальтернативным выборам и решениям, с советской шкалой прогрессивного и реакционного, с наивным ожиданием от немцев (хотя бы от рабочих) «сознательности» во всем, что касалось выполнения приказов оккупационной власти.
Общинные выборы в СЗО (советской зоне оккупации — прим. «Ленты.ру») немцы, пусть и под присмотром СВАГ, все-таки проводили не по-советски. Они были альтернативными, что привело советских кураторов в состоянии легкого шока и растерянности. Генерал-майор Колесниченко впоследствии признавался, что для сотрудников УСВА (Управления Советской военной администрации — прим. «Ленты.ру») федеральной земли Тюрингия «проведение общинных выборов явилось делом необычным. Мы имели наш, советский опыт выборов, в которых Коммунистическая партия выступает в блоке с беспартийными, выставляя единый список кандидатов. Здесь же каждая партия выставляла свои списки кандидатов, общественные организации выступали со своими списками».
Мало того, что сваговским политработникам пришлось терпеть и смиряться с этой необычной многопартийностью. Дикой казалось сама возможность предвыборной борьбы, сравнение кандидатур избирателями, состязательность, при которой во власть могли попасть «не те» и «не наши».
О предвыборной деятельности, выходившей за рамки одобренного и утвержденного, начальству докладывали как о чем-то чрезвычайном. Выступления партийных руководителей таких буржуазных партий, как Христианско-демократический Союз (ХДС) или Либерально-демократическая партия (ЛДП), воспринимались как «вредное явление среди населения», вызывая желание кого-нибудь арестовать за «не те» речи.
Донесения о предвыборной активности партий, как это было, например, в провинции Мекленбург, пестрели на полях недвусмысленными резолюциями: сделать все, чтобы «воспретить работу неправильных партий» там, где они чересчур активны. Когда начальник УСВА Мекленбурга генерал Скосырев получил донесение, что Христианско-демократический союз не только агитирует против СЕПГ (Социалистической единой партии Германии, основанной в советской зоне оккупации в 1946 году, правящей партии в ГДР в 1949-1990 годах — прим. «Ленты.ру»), но еще и вербует новых членов и создает новые партийные ячейки, последовало указание запретить подобные действия, во всяком случае ничего подобного не делать без ведома комендантов.
Без надзора не остались даже местные руководители СЕПГ. Стоило члену провинциального президиума этой партии Р. Бозе сказать в узком кругу однопартийцев: «То, что сейчас происходит в партиях, является делом рук русских. Все делается только под давлением русских», — как генерал Скосырев тут же приказал «специально наблюдать» за вольнодумцем. Участие духовенства в предвыборной агитации, по мнению генерала, вообще было «против демократии».
Он потребовал от подчиненных «принять меры против подобных». Предвыборные листовки печатать без санкций комендантов тоже было нельзя. За это могли и арестовать. Поддержка оккупационных властей была только у одной партии — СЕПГ. Так многопартийные немецкие выборы пытались приблизить (и приблизили) к советскому однопартийному шаблону.
Владимир А. Козлов, Марина Козлова «»Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945–1949» / М.: Новое литературное обозрение, 2021, С. 85-86
Жизненный опыт сталинского человека был тем основным и глубинным, с чем он вошел в Германию и от чего ему до самого конца существования СВАГ не давали избавиться, перекрывая здоровую управленческую прагматику идеологическими и политическими фильтрами.
Пытаясь управлять немецкой жизнью, выполняя в меру собственного разумения вышестоящие указания, многие сваговцы, обремененные советским опытом, недоумевали, сталкиваясь с чуждой, враждебной, пусть и поверженной Германией. Иногда, особенно в начале оккупации, военные коменданты с трудом выходили за рамки своих советских управленческих привычек. А чаще оставались в этих рамках, пытаясь адаптировать свое восприятие Германии к родным и близким советским смыслам и образу действий.