что было в 1554 году на руси

Год 1554

События истории России за 1554 год

Генеалогическая база знаний: персоны, фамилии, хроника » Развернутая хронология » 1554

В 1554 г., при Иоанне Грозном, возникла война со Швецией вследствие пограничных споров, а также вследствие неудовольствия шведского короля Густава Вазы на то, что сношения Швеции с Москвой происходили не непосредственно, а предоставлялись новгородским наместникам, что король считал для себя унижением. Шведы безуспешно осаждали Орешек, а русские — Выборг. Не получив обещанной ему польской и ливонской помощи, Густав просил мира; в мирном договоре было постановлено о взаимной свободной торговле между обоими государствами и о свободном проезде через них в другие земли.

Сыновья хана Ахмеда удержались в Астрахани, образовав Астраханское царство, но они влачили уже жалкое существование. Это царство было завоевано Иоанном Грозным в 1554 г.

В июле 1554 г. в Троице был пойман князь Никита Семенович Ростовский, отец которого был из сторонников Владимира Андреевича. По следствию оказалось, что у него заранее велись сношения с литовским посольством, что он действовал с согласия не только отца своего, но и многих родичей. Бояре приговорили князя Семена казнить, но царь, по ходатайству митрополита, послал его в тюрьму на Белоозеро.

Весною 1554 г. Ченслер возвратился в Англию, а зимою того же года заморские корелы сообщили в Москву: «Нашли де они на Мурманском море два корабля: стоят на якорях в становищах; люди на них мертвы, а товаров на кораблях много». Это были корабли Виллоуби, погибшего у пустынных берегов Лапландии, около Св. Носа.

Сообщение отправлено: 20 мая 2006 18:53 ( Ne administrator)

Сообщение отредактировано: 25 октября 2007 16:42

Источник

Митрополит Московский Алексий и события 1554 года (история одного креста)

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Макарий уважал Иоасафа и в дальнейшем посылал ему, ссыльному, на предмет замечаний решения Собора. Будучи человеком талантливым и творческим Макарий был не чужд новым веяниям в искусстве к которому он относился без предубеждений так-как сам был неплохим иконописцем. В конце предыдущего и в начале этого, 1554 года, на созванном Соборе митрополит отстаивал право иконописцев расширить границы творчества, основываясь на писании и черпая образы из всего многообразия христианского искусства, особо следуя линии греческих мастеров. На приведенной фотографии популярный образ Не рыдай Мене Мати, созданный псковско-новгородскими мастерами в это время.

На Соборе кроме дела о ереси рассматривалось и заявление дьяка Висковатова. Отступлением от староотеческого предания справедливо посчитал дьяк Висковатов подобные новации псковско-новгородских мастеров. Два этих города, традиционно контактирующих с западом в силу своего географического положения уже издавна творчески перерабатывали образцы западного искусства. Но особенно с появлением печатных гравюр, привозимых купцами, иконописцы этих городов попадают под влияние латинской ереси. Иван Михайлович Висковатов был человеком не понаслышке знакомым с западным искусством. Будучи думным дьяком и хранителем государственной печати печатником, он был по нашим меркам министром иностранный дел. Но как православный христианин и патриот чурался латинской ереси. Несмотря на все дипломатическое искусство дьяка Собор наложил на него на три года отлучение от причастия и обязал покаяться и никогда не рассуждать о том, что входит в рассуждение Церкви. Роспись после пожара 1547 года Благовещенского собора в Кремле псковско-новгородской бригадой иконописцев породила много слухов именно в силу выступления Висковатова. Не мудрено, так как до нашего времени сохранились фрески-изображения Гомера, Вергилия, Сивиллы и не 12 а 70 учеников Христа написанные этими мастерами.

Впервые на Руси этот сюжет изображающий родословную Христа в такой расширенной интерпретации показывающей историчность развития, исполнил Феофан Грек в росписи домой церкви великих князей. К широко распространённому сюжету “ Древа Иессеева” в Болгарии, Греции, Грузии, Македонии, Сербии уже с XIII веке, на Руси появляется интерес только в начале XVI века. В “Хронографе” 1512 года есть статьи “О пророцех” и “О еллинских мудрецах”. Хорошо известна большая начитанность Ивана IV, его знание истории.

Не стоит забывать, что одним из его воспитателей был и митрополит Макарий. Русь никогда не была отгорожена от мира “Китайской стеной”, являясь частью Европы она испытывала на себе и идеологическое влияние. И чем больше усложнялось общество, тем больше было проникновение чужих идей в его структуры, особенно в его самую образованную, власть предержащую, часть общества. Но эти живописные новшества служили укреплению идеологии “Москва-третий Рим”. Все росписи собора, палат великого князя, “Лицевой свод” и т.д. работают на самодержавие, проводя непрерывную связь от Христа до Ивана IV. После снятия с престола митрополита Иоасафа бывшего до того игуменом Троице-Сергиевого монастыря очевидно происходит и охлаждение к самому монастырю, конечно не без помощи церковного окружения великого князя. Очевидно начавшееся при Елене Глинской выделение Чудова монастыря продолжает усиливаться. Нет данных где крестили первенца Ивана IV, но старший сын царя был крещен у раки с мощами митрополита Алексия. И произошло это памятное событие в 1554 году, на двенадцатом году служения митрополита Макария, в год двухсотлетия со дня интронизации святителя Алексия, основателя Чудова монастыря. Можно немного пофантазировать и предположить, что митрополит Макарий поддержал, а может и сам предложил идею о выпуске памятного креста по поводу такого события. А учитывая его отношение к искусству он мог и обрисовать словами что нужно изобразить на этом кресте. Впервые летописи сообщили о древнем обряде “Шествие на осляти” под 1539 годом, при поставлении на престол митрополита Иоасафа.

Сам митрополит прошел этот обряд и в юбилейный год интронизации Алексия естественной была мысль изобразить святителя именно в этом торжественном шествии. Быть в образе царя небесного Христа въезжающего в Иерусалим, когда рядом идет пеший земной царь, что может быть сладостней для владыки Церкви. Будучи при малолетнем Дмитрии Донском фактическим правителем государства, святитель Алексий служил примером для подражания митрополиту Макарию. Именно то, что митрополит Алексий был первым русским по национальности главой церкви, подчеркивало его патриотическое стремление к возвышению Руси как продолжательницы дела Византии. А победа на Куликовом поле навеки вписала его воспитанника князя Дмитрия в историю. Описание ритуала “поставления” цитируется по книге Н.С. Борисова “Церковные деятели средневековой Руси XIII-XVII вв.”

“. 5 февраля 1539 г. несколько епископов во главе с новгородским владыкой Макарием собрались в приделе Пахвалы Богородицы Успенского собора московского Кремля и избрали трех канидатов на митрополию: чудовекого архимандрита Иону, троицкого игумена Иоасафа и игумена новгодского Спасо-Хутынского монастыря Феодосия. Затем бросили жребий, и первым вынуто было имя Иоасафа. Жеребьевка была данью древней церковной традиции. На другой день кандидатура Иоасафа была утверждена государем в присутствии Боярской думы и «Освященного собора» (высших иерархов). После этого все отправились на молебен в Успенский собор. «Нареченный» (избранный, намеченный) митрополит шел первым. Два епископа поддерживали его под руки в знак особого почтения. Посетив собор, процессия двинулась на расположенный поблизости митрополичий двор, где новгородский архиепископ с епископами ввели нового «первосвятителя» во владение его имуществом и хоромами.

9 февраля в Успенском соборе произошло, наконец, поставление нареченного митрополита. Перед литургией он громко прочел православный «символ веры». Во время службы епископы через «царские врата» ввели его в алтарь. Там над ним был совершен обряд поставления, после которого Иоасаф уже как «первосвятитель» совершил литургию. После службы митрополит сел на «горнее место» в алтаре. Великий князь подошел к нему, сказал краткую речь и вручил посох-древний символ архипастырской власти. После «соборной» части церемонии ее участники вышли на Ивановскую площадь. Митрополит, подражая Иисусу Христу, въехавшему в Иерусалим на осле, сел на «осляти» (обычно роль «осляти» исполняла обыкновенная лошадь). Два старших боярина, государев и митрополичий, взяли «осля» под узцы и повели на государев двор. Посетив великокняжеские покои и благословив их обитателей, митрополит вернулся к себе, завтракал с епископами, затем на том же «осляти» отправился в объезд вокруг кремлевских стен, благословляя собравшийся народ. Завершением ритуала стал торжественный обед митрополита с епископами.”

Сообщается в других источниках, что для придания сходства с ослом, коню приделывали удлиненные уши. На картине изображен подобный выезд во времена царя Алексея Михайловича. О ветках вербы заменявших в таких случаях пальмовые ветви, также сообщается при описании этого обряда. К вербе на Руси со времен язычества было особое отношение.

Конечно к XVII веку ситуация изменилась и это шествие патриарх проделывал ежегодно на Вербное воскресенье.

Так что же за крест измыслили в 1554 году? Среди образцов пластики этого времени один крест долго не могли атрибутировать. Это крест на фото внизу. На нижней лопасти креста широко распространенный образ святого мученика Никиты изгоняющего беса с поясняющей надписью вверху, но в средокрестии изображение не имеющее аналогов в русской пластике. Более того, во всей христианской пластике изображение сидящего на осле мужчины известно только для сюжета Въезд в Иерусалим Иисуса Христа. В сюжетах “Бегство в Египет” и более редкого “Возвращения” на осле сидит Богородица с Младенцем.

Иконография изображения на кресте представляющего Иисуса митрополита близка ранним византийским образам. В иконографии фигуры сидящего на осле Христа существуют три положения тела. Раннее византийское когда Христос сидит на осле боком, лицом к зрителю, свесив обе ноги на сторону зрителя. Второй вариант представляет Иисуса сидящего в полоборота к зрителю, причем ноги скрыты за телом животного. На третьем варианте иконографии посадка Христа не отличается от обычной посадки всадника когда каждая из ног расположена по разные стороны тела животного. Но в русской иконописи она не применялась.

Святитель Алексий изображен на кресте в “Шествии на осляти” причем можно различить, что левой рукой он придерживает стоящее на коленях Евангелие, в правой поднятой над головой руке ветка вербы. Мастер изготовивший этот крест изобразил всадника похожим на изображения великого князя на монетах, очевидно стереотип мышления сделал свое дело. Достоверные подробности того, что было в руках святителя в летописи не описаны и конечно детали могут отличаться от более поздних процессий. Митра на голове есть и у персонажа справа от всадника. Это может быть только святитель Петр, первый митрополит Московский, мощи которого также находились в Чудовом монастыре. Персонаж слева без головного убора, голова в мелких завитках волос, просматривается не большая бородка. Обращает на себя внимание и схожесть движений, и положение руки митрополита и мученика Никиты.

Кроме рождения царевича Ивана 1554 год ознаменовался и Астраханским походом под началом Юрия Пронского Шемяки, заключением перемирия с Ливонским орденом, переходом на службу к Ивану IV днепровских казаков во главе с гетманом Вишневецким.

Неузнаваемо изменилась Русь за двести лет прошедших после “поставления” на престол митрополита Алексия. И пусть не всегда московские князья пользовались поддержкой иерархов церкви, но неизменной была с их стороны поддержка централизации государства.

Автор: А.Н. Спасенных

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Источник

1554 год

1554 год — невисокосный год, начинающийся в пятницу по григорианскому календарю. Это 1554 год нашей эры, 554 год 2 тысячелетия, 54 год XVI века, 4 год 6-го десятилетия XVI века, 5 год 1550-х годов.

Содержание

События

Родились

См. также: Категория:Родившиеся в 1554 году

Скончались

См. также: Категория:Умершие в 1554 году

См. также

Примечания

Это незавершённый список года. Вы можете помочь проекту, исправив и дополнив его.

Полезное

Смотреть что такое «1554 год» в других словарях:

Русско-шведская война (1554—1557) — Русско шведские войны … Википедия

1555 год — Годы 1551 · 1552 · 1553 · 1554 1555 1556 · 1557 · 1558 · 1559 Десятилетия 1530 е · 1540 е 1550 е 1560 е · … Википедия

1597 год — Годы 1593 · 1594 · 1595 · 1596 1597 1598 · 1599 · 1600 · 1601 Десятилетия 1570 е · 1580 е 1590 е 1600 е · … Википедия

1556 год — Годы 1552 · 1553 · 1554 · 1555 1556 1557 · 1558 · 1559 · 1560 Десятилетия 1530 е · 1540 е 1550 е 1560 е · … Википедия

1551 год — Годы 1547 · 1548 · 1549 · 1550 1551 1552 · 1553 · 1554 · 1555 Десятилетия 1530 е · 1540 е 1550 е 1560 е · … Википедия

1598 год — Годы 1594 · 1595 · 1596 · 1597 1598 1599 · 1600 · 1601 · 1602 Десятилетия 1570 е · 1580 е 1590 е 1600 е · … Википедия

1560 год — Годы 1556 · 1557 · 1558 · 1559 1560 1561 · 1562 · 1563 · 1564 Десятилетия 1540 е · 1550 е 1560 е 1570 е · … Википедия

1558 год — Годы 1554 · 1555 · 1556 · 1557 1558 1559 · 1560 · 1561 · 1562 Десятилетия 1530 е · 1540 е 1550 е 1560 е · … Википедия

1557 год — Годы 1553 · 1554 · 1555 · 1556 1557 1558 · 1559 · 1560 · 1561 Десятилетия 1530 е · 1540 е 1550 е 1560 е · … Википедия

Источник

Как в 1551 году чуть не началась Ливонская война, и как в 1554 году она стала неизбежной

Россия и Ливония оказались на грани войны в 1550 г., когда Москва поставила условием продления перемирия «исправление» ливонцев в их «прегрешениях» в течение года, иначе — война. Впервые о войне применительно к Ливонии в 1550-е гг. говорится в письме рижского архиепископа Вильгельма прусскому герцогу Альбрехту от 9 декабря 1551 г. В нем сообщается, что один слуга магистра был послан в Москву к Ивану IV, вызвал недовольство царя «невежливым» обращением, недостаточно почтительным отношением к титулу (царь требовал, чтобы его именовали «непобедимым» — uniiberwindlicher Kaiser). Царь также был раздражен запретом на пропуск из Ливонии вооружения (Kriegsriistung). Упоминаются и неудачные переговоры 1550 г., на которых якобы обидели русских послов. В итоге Иван IV будто бы хочет получить из Казанского ханства 80 000 татар, разместить их в Новгороде и Пскове и готовиться к нападению на Ливонию. В 1551 г. ливонцы были крайне обеспокоены стягиванием московских войск у своей восточной границы. Так, в декабре 1551 г. архиепископ Вильгельм писал прусскому герцогу Альбрехту, что Иван Грозный хочет поселить в Новгороде и Пскове 80 000 татар для военной угрозы Ливонии. В другом источнике говорится, что в 1551 г. у ливонской границы было сосредоточено 100 000 московитов и 18 000 татар.

Граница двух миров — река Нарова между Нарвой и Ивангородом.
Фото А.И. Филюшкина

Данное сообщение несет важную информацию — во-первых, оно говорит о том, что в 1551 г., ввиду истечения годичного ультиматума, предъявленного Россией Ливонии после неудачных переговоров 1550 г. (ультиматума, судя по всему, порожденного эмоциями от плохого обращения с русским посольством), магистр таки посылал в Москву гонца и пытался если не уладить конфликт, то, по крайней мере, понять, стоит ли ждать русского нападения в 1551-1552 гг. В русских источниках эти переговоры не упоминаются — видимо, они носили конфиденциальный характер. Для подобных заданий использовались малоизвестные посредники — так, летом в 1552 г. мирные предложения от имени магистра в Москву возила миссия еврея Симона, также неизвестная по русским документам.

Не знаю, насколько в Ливонии понимали фантастичность рассказа про 80 000 завербованных казанских татар (все казанское войско в лучшие времена немногим превышало 30 000, да и с Казанью в 1551 г. русские воевали, а не дружили), но примечательно, ради чего архиепископ Вильгельм заводит этот разговор: в очередной раз муссирует свою любимую тему о полезности союза с Польшей. Он говорит о введении новых налогов и тут же сетует, что им будет сопротивляться дворянство. Но ведь для защиты родной земли от «русской угрозы» можно и потерпеть? И, главное, Вильгельм, будучи архиепископом Риги, враждовал с орденом. Орден в письме прелата — главный виновник конфликта с Россией. Именно орденские чиновники обижали и унижали русское посольство и разозлили Ивана IV. Орден виноват в грядущих бедствиях Ливонии! А сам Вильгельм — радетель за интересы всей земли…

Ливонские политики вскоре разобрались, кто с кем воевал в Казани, но это мало что изменило: сразу же возникло стойкое убеждение, что Иван IV после Казани будет завоевывать Ливонию, это его следующая цель. Перспективы грядущей войны с Россией рассматривались в меморандуме неизвестного автора о положении Ливонии 1552 г. Согласно анонимной записке, в 1552 г. адресованной прусскому герцогу Альбрехту, в начале 1550-х гг. Иван IV предъявлял к Ливонии следующие претензии: 1) блокада различными способами деятельности русских купцов в Ливонии; 2) высокие пошлины на экспорт и импорт русских товаров; 3) запрет на поставку товаров военного предназначения: пушек, брони (лат), панцирей, свинца, меди, железа и стали, который затрудняет реализацию военных планов царя; 4) аресты товаров русских купцов, за которые царь требует возмещения в 60 000 талеров; 5) употребление подобающего титула русского царя вместо «великий князь московский».

Согласно ливонским документам, русское вторжение не состоялось только из-за того, что в Гарриене и Вирланде свирепствовала чума и зима выдалась с неустойчивой погодой. Поэтому Иван Грозный якобы и продлил перемирие до 29 сентября 1552 года. Ливонцы же понимали, что империя далеко и на помощь не придет, а с ближайшим европейским соседом — Великим княжеством Литовским — нет соответствующего договора. Поэтому, по утверждению автора анонимной записки, орден стал искать контакты с Вильно. Но Литва хотела вернуть ливонско-литовскую границу на так называемую «линию Радзивилла» 1473 года, что вызвало резкую неприязнь ливонской аристократии к руководству ордена: никто не хотел отдавать Литве захваченные земли в обмен на военный союз. Возникли пограничные конфликты, причинившие ущерб обеим сторонам. Высказывались также планы найма в Германии кнехтов и использование их против Московии. Пруссии же Ливония доверяла мало и на ее помощь особо не рассчитывала.

И магистр, и архиепископ с нетерпением ожидали возвращения ливонского посла (Ганса Анрепа?), который был в 1551 г. в Москве при великокняжеском дворе, а также по пути встречался с наместником Пскова и передавал послание от магистра и Дерптского епископа в Великий Новгород. Посол привез известия о подготовке Московии к войне с Ливонией. Убеждение в грядущем нападении России на Ливонию зижделось на том, что Москва закончит 33-летнюю войну с Казанским ханством, заключит мир и союз с ногаями и после его покорения освободит силы для наступления в Прибалтике. Наступление, по донесению посла, планировалось по трем направлениям: на Дюнабург, из Новгорода — на Нарву, из Пскова — на Нейгауз и Дерпт (по другой версии — из Новгорода по двум направлениям — на Нарву и на Дерпт с Нейгаузом и из Пскова — на Дюнабург).

В апреле 1552 г. магистром была получена грамота от Ивана IV. Царь возмущался неподобающим написанием его титула в документах ливонского посольства Ганса Анрепа. Посол должен был прибыть в Москву до 28 октября, для чего ему была прислана опасная грамота. Однако в ноябре 1552 г. ливонский магистр получил от псковского наместника отказ пропустить посла на Русь. Ливонцы объясняли это эпидемией чумы, бушевавшей на Новгородчине.

Еще Х. Круус обратил внимание, что прибалтийские немцы в XVI в. ошибочно отождествили военные приготовления России против Швеции в преддверии русско-шведской войны 1555-57 гг. с подготовкой вторжения в Ливонию после переговоров в 1554 году. Данная фобия была традиционной: Н.А. Казакова показала, что в 1494 г. подготовку к русско-шведской войне (началась в 1495 г.) Ливония также отнесла на свой счет, усмотрев в ней намерения России напасть на орден.

Ливонцы писали, что Иван IV — такой же враг христанского мира (в лице Ливонии), как и турецкий султан. Он выдвигает к Ливонии следующие претензии: 1) перекрывание всех путей для русской торговли; 2) высокие экспортные пошлины для русских товаров; 3) препятствование ввозу в Россию военных товаров и пропуску военных и технических специалистов, желающих наняться на русскую службу; 4) конфискация товаров у русских купцов, за что следует выплатить компенсацию в 60 000 талеров; 5) умаление титула русского царя всея Руси, именование его всего лишь «великим князем московским».

Орденский замок в Вентспилсе (Виндаве), Латвия

Все вышеприведенные документы содержат в большей степени фобии ливонцев, чем действительные планы России. Данный перечень не совпадает с реальными претензиями, которые Москва предъявила Ливонии в 1550 г. Чтобы понять суть намечавшегося конфликта, надо рассмотреть особенности русско-ливонских отношений в 1550-е гг. Их спецификой было то, что после присоединения к Москве Новгорода Великого и Пскова по-прежнему заключались три отдельных соглашения: Новгорода с Ливонским орденом (магистром), Пскова с Ливонским орденом (магистром) и Пскова с Дерптским епископством. При этом переговоры велись как наместниками Новгорода и Пскова, так и московскими посольскими службами и в любом случае утверждались великим князем и государем всея Руси.

Тем самым получалось, что ливонская сторона договаривается как бы не со всем Российским государством, а только с наместниками двух его окраинных провинций и только через посредничество этих провинций выходит на центральную власть. Хотя в реальности, конечно, за договором стояла воля московского государя, и все стороны это прекрасно понимали. Но Москве было выгодно сохранять новгородско-псковско-ливонский формат переговоров. Зачем? В основе лежало непризнание великими князьями равными себе ливонского магистра, рижского и тем более дерптского архиепископов. Переговоры между государями предполагали их более или менее равный статус, что в данную эпоху определялось через понятия «братство» или, в более приниженном случае — «суседство». «Братьями» русского государя считались крымские ханы (Гиреи), короли Польши (Ягеллоны), императоры Священной Римской империи (Габсбурги), турецкие султаны, английские и французские монархи. В случае прихода к власти в этих странах сомнительных правителей, вроде избранного «не Божьим соизволением, а мятежным человеческим хотением» польского короля Стефана Батория, они из «братьев» превращались в «соседей».

Ливония считалась младшей ветвью Немецкого ордена (более известного как Тевтонский орден). Тевтонского великого магистра Василий III называл «высокий магистр Прусский», но ни о каком «братстве» речи не было. Глава Немецкого ордена, по сравнению с великим князем и государем всея Руси, в глазах и Василия III, и Ивана IV несомненно стоял на куда более низкой ступени в иерархии правителей Европы. А уж ливонский магистр, формально подчинявшийся великому магистру — и подавно. Их расценивали как «князей», правителей отдельной территории, по статусу близких к русским удельным князьям. Общаться с таким мелким правителем на равных означало бы допустить «поруху» государевой чести. А вот новгородский наместник для него в самый раз, примерно равен по статусу, как правитель отдельной земли, поставленный более значимым государем. Впрочем, на наш взгляд, не стоит видеть в сохранении новгородско-псковского формата переговоров какой-то особо злой умысел русской стороны. В средневековой дипломатии многое зависело от традиции.

В этом плане договоры 1550-х гг. как раз и были переменой существующей системы отношений, поскольку в их оформление властно вмешалось центральное правительство России. В договоре 1535 г. сказано, что он заключен «По Божьей воле и по великого государя велению…», но далее следует в своей основе традиционный текст новгородско-псковско-ливонских соглашений. В договоре же 1550 г. говорится о резком обострении отношений, инициатором которого выступает именно Москва: «…благоверный царь и великий князь Иван Васильевичь всея Русии положил был гнев на честнаго князя Вифленского, и на арцыбископа, и на всю их державу за порубежные дела, и за гостей новгородских и псковских бесчестья и за обиды, и за торговые неизправления, и что из Литвы и из заморья людей служилых, и всяких мастеров не пропущали, и за то не велел был наместником своих отчин Великого Новагорода и Пскова дати перемирья».

Остальной текст договоров 1550 г. близок к договору 1535 г. и восходит к более ранним соглашениям. То есть новизна проявилась именно в самой угрозе войны «за неисправление», внесенном в договор. Причины названы две: пограничные конфликты (порубежные дела) и блокада Русского государства, непропуск в Россию европейских военных и технических специалистов. В договоре Пскова с дерптским епископом 1550 г. этот перечень чуть более подробен: «…за порубежные дела и за гостей новгородцких и псковских безчестья, и за обиды, и за торговые неисправлениа, и за дань, и за старые залоги, и что изъ Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров не пропущали…».

То есть тут акцент делается на обидах, нанесенных новгородским и псковским купцам и на неплатеже «дани и старых залогов». Надо подчеркнуть, что все эти проблемы были традиционными для русско-ливонских конфликтов второй половины XV — первой половины XVI в. И пограничные споры, и притеснения купцов, и непропуск мастеров и стратегических товаров — все это были «факторами раздражения» в русско-ливонских отношениях еще со времен Новгородской и Псковской республики.

И даже упоминание некоей дани и «старых залогов», под которой, несомненно, имеется в виду знаменитая Юрьевская дань, тоже было ритуальной традицией. Об истории этой дани написано немало, но нельзя сказать, что в данном вопросе достигнута полная ясность. Выдвигаемые еще средневековыми хронистами экзотические версии о «медовом сборе» (неких русских пчельниках на ливонской территории) и тому подобные надлежит признать несостоятельными. Вероятнее всего, наиболее правильны версии, выводящие происхождение этого платежа из древней дани, взимаемой Псковом с латышей Толовы в XIII веке. Так или иначе, несомненны два факта: что дань была изначально связана с областью Дерптского епископства и что она много лет не собиралась. Она фигурировала во всех известных псковско-дерптских договорах с 1463 г., но ливонцы ее никогда не платили, а русские не настаивали. Упоминание дани в договоре 1550 г. само по себе было лишь данью обычаю. На «исправление» по договору 1550 г. ливонцам отводился год.

Зачем Россия в 1550 г. выступила с подобным демаршем? Почему она грозила войной? Чего, собственно, добивалась Москва? Предположить наличие у дипломатов Ивана Грозного уже в 1550 г. далеко идущих планов аннексии Ливонии мешает полное отсутствие каких-либо свидетельств на сей счет. Не существует абсолютно никаких источников за 1550-е гг., которые могли бы пролить свет на «кухню» работы российской посольской службы. Гипотетически такие планы могли быть: первым шагом в их реализации, возможно, являлся договор 1550 г., содержавший заведомо невыпонимое требование за год «исправиться во всех делех» и полностью соответствовавший традициям предшествующих новгородско-псковско-ливонских пограничных войн. Но реализации этих планов помешала начавшаяся в 1551 г. крупномасштабная Казанская кампания. О Ливонии было настолько забыто, что когда по истечении указанного года ни магистр, ни епископ не прислали послов и не доказали своего «исправления», на это просто не обратили внимания. Никого даже не смутило, что по истечении годичного перемирия без его продления стороны юридически в 1552-1554 гг. оказались в состоянии войны. Царь брал Казань, решалась историческая судьба его царствования, до ничтожной Ливонии ли тут… Э. Тиберг очень точно заметил, что русская активность в отношении Ливонии в 1550 г. «не гармонировала» с борьбой на татарском направлении.

Между тем, отрицать возможность существования в 1550 г. у Москвы планов какой-то военной акции против Ливонии тоже полностью нельзя. Э. Тиберг обратил внимание, что в 1550 г., также как и в 1557 г., накануне русского вторжения 1558 г., царь Иван Грозный издал запрет русским купцам ездить в Ливонию. Это косвенно может свидетельствовать о каких-то военных приготовлениях.

Переговоры о ливонской дани 1554 г.
Миниатюра Лицевого летописного свода

Далее в русско-ливонских отношениях возникает некий правовой вакуум. Ни Ливония, ни Россия продлять истекшее в 1551 г. годичное перемирие не спешили, но и реальную войну не начинали. Для России это годы покорения Казанского ханства, и ей было явно не до Ливонии. Переговоры с Россией возобновились только в 1554 г. Главным и печально известным событием на них была внезапная для Ливонии актуализация требования юрьевской дани. Остальные пункты договора 1554 г., как подчеркнул И.П. Шаскольский, практически повторяют соответствующие положения договора 1550 г.

В историографии принято мнение, что для России в 1554 г. был важен сам факт платежа дани: кто платит, тот является подданным, и если бы Ливония заплатила дань — то тем самым она бы признала свою политическую зависимость от России, а царя Ивана Грозного — своим сюзереном. Впрочем, данная трактовка не исключает и вымогательский характер действий Московии — в 1554 г. по отношению к Ливонии она вела себя как государство-рэкетир, под угрозой насилия вымогающий деньги. При этом не стоит видеть в требовании дани исключительно предлог для агрессии — неизвестно, состоялась бы война, если бы Ливония заплатила требуемую сумму. Нам представляется, что в 1554 г. на первом плане у России были еще финансовые и дипломатические интересы, военный сценарий всерьез не планировался.

Во всяком случае, содержание переговоров 1554 года говорит о том, что они были рассчитаны на какой-то период действия. Ничто в них не указывает на то, что целью России было исключительно найти casus belli. Москва выстраивала новую архитектуру отношений в Прибалтике, где Ливония выступала как зависимое государство, эксплуатируемое как прямым (сбор дани), так и косвенным образом (использование ливонской торговой инфраструктуры для коммерческих связей России и Европы). Именно это было в 1550-е гг. целью Ивана Грозного, а вовсе не поиск повода для военного вторжения. Если бы Ливония в 1554 г. уступила России (как в 1557 г. она склонится перед требованиями Польши), то, возможно, война за раздел Ливонии отодвинулась бы на неопределенный срок.

Ливонские послы на переговорах 1554 г. пытались дезавуировать требование платежа дани, но русские дипломаты, Алексей Адашев и Иван Висковатый объяснили, что в случае отказа царь «сам пойдет за данью», то есть начнет войну. Делать было нечего, и обязательство выплаты всех сумм до 1557 г. было включено в новгородско-ливонский договор (до этого с 1463 г. оно фигурировало только в псковско-дерптских договорах).

И вот здесь начинается интрига. Почему Ливония, взяв на себя обязательство в течение трех лет собрать и выплатить дань России, отнеслась к этому требованию столь беспечно? В роковом 1557 г. дань не была собрана. Ответ, видимо, содержится в том, что Россия и Ливония по-разному понимали (или делали вид, что понимают) заключенные соглашения. Как показали Э. Тиберг и В.Е. Попов, имело место некое лингвистическое недоразумение, допущенное случайно или сознательно. Переводы текстов договоров были выполнены разными переводчиками: псковско-дерптский — Гансом Фогтом, новгородский — Мельхиором Гротхузеном. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть «востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: denselbigen Zinss undersuchunge thun и den Tinss undersocken соответственно.

Теперь игра слов в новгородском договоре меняла его смысл до неузнаваемости. Согласно немецкому тексту, предполагалось, что дерптский епископ исследует поднятый русскими вопрос о дани и в третий год перемирия отошлет результаты своего расследования в Москву. Если же он этого не сделает, то следствие должна будет провести вся Ливония. А в русском тексте договора стояло, что ливонцы обязуются собрать и через три года выплатить дань, а в случае неисполнения этого условия русский царь сам пойдет собирать дань! Откровенная угроза объявления войны превратились под пером переводчика Мельхиора в миролюбивое пожелание царя самому принять участие в разысканиях через своих послов… (sine sacke suluest undersocken mith beschickinge syner baden).

Перед нами ошибка переводчика или умысел участников переговоров? Для средневековых договоров вообще-то характерна подобная терминологическая двусмысленность. Дипломаты больше всего боялись навлечь на себя гнев пославших их монархов, поэтому нередки случаи, когда каждая сторона писала в своем варианте договора то, что велел монарх. Разница текстов договоров устраивала всех. Русские дипломаты Адашев и Висковатый отчитались перед царем Иваном Грозным, что дело сделано, Ливония обещала заплатить. Ливонские послы по возвращении могли заявить, что они отвергли страшные и необоснованные претензии «московского варвара» и согласились только на «расследование» вопроса о дани. В любом случае это было на руку обеим сторонам, и 24 июня 1554 г. в Новгороде они скрепили договоры печатями.

В Ливонии, несомненно, понимали, что послы слукавили и что ситуация складывается не столь замечательно, как хотелось бы побывавшим в Москве дипломатам. Переписка орденского магистра Генриха фон Галена, рижского архиепископа Вильгельма с их адресатами в Ливонии и Европе свидетельствует, как показал М. Маазинг, что среди лансгерров были страх перед «русской угрозой», опасение, что неплатеж дани может привести к войне. Магистр обвинял дипломатов в превышении полномочий. Но дни шли за днями, ничего страшного не происходило, и победило традиционное для Ливонии довольно легкомысленное отношение к договорам с Россией.

Даже когда в 1555 г. новгородский посланник Келарь Терпигорев прибыл в Дерпт для подтверждения соглашения, ливонские политики утвердили договор, но с «протестацией». Под ней понималось право оспорить договор в камерном суде Священной Римской империи. Сразу же обнажилась пропасть между юридической культурой европейски образованных ливонцев и дипломата московского царя. Терпигорев понятия не имел, что такое «протестация». Когда же ему объяснили, с трудом скрывая ликование («уж императорто поставит московитов в границы!»), он равнодушно ответил: «А какое моему государю дело до императора?».

Домский собор в Риге

Заключительное поведение Келаря Терпигорева в изображении ливонского хрониста Бальтазара Рюссова весьма символично: он кладет грамоту, в которой подтверждается обязательство ливонцев платить дань, себе за пазуху, и объясняет присутствующим смысл своих действий: «Ведь это маленькое дитя, которое нужно холить и кормить белым хлебом и сладким молоком. Когда же ребенок подрастет, то наверное заговорит и принесет большую пользу нашему великому князю». По Ниенштедту, Терпигорев выразился еще более образно: угостив провожавших его ливонцев на радостях водкой «по русскому обычаю», отдавая своему подьячему грамоту, он сказал: «Смотри, береги и ухаживай за этим теленком, чтобы он вырос велик и разжирел». Как мы видим, ливонские хронисты, для осмысления положения Ливонии прибегли к образу беспомощного, но готового к употреблению домашнего скота, вроде дойной коровы, разжиревшего теленка, которого уловят в сеть, затравят собаками и вообще отдадут на заклание, а он ведет себя, как несмышленый теленок.

Следующие полгода ливонцы занимались архивными изысканиями, результатом которых стали пять старых договоров: два из городского архива Дерпта и три — из епископского, в которых о дани не было ни слова. Посчитав, что они таким образом «сыскали дань», дерптский епископ и магистр направили в начале 1557 г. посольство в Москву, снабдив его обнаруженными документами.

Аргументы послов не произвели на царя никакого впечатления: он посоветовал им «отставить их безлепичные и непрямые речи» и исправиться во всех делах. Как показано В.Е. Поповым, напрасно орденские послы убеждали Ивана Висковатого, будто магистр «… и вся ливонская земля поняли тот пункт, который записан в последней грамоте не иначе как «расследование, наведение справок» (нем.: nachforschung, erkundigung), а не «собирание» (samlung), как это толкует царь и государь всея Руси: поэтому это недоразумение, будто дерптский епископ обязан давать царю всея Руси подать или дань…».

В марте 1557 г. послы были «бездельно отпущены с Москвы». Ливония занервничала, и было от чего — призрак войны подступил неожиданно близко. «А теперь из-за глупого недопонимания одного слова все зашло так далеко», — говорилось в инструкции новым дерптским послам в Москву в сентябре 1557 г. Только теперь ливонская дипломатия решила начать торг о сумме выплат. Но было уже поздно: в ноябре 1557 г. при дворе Ивана Грозного выйдет русская грамота об официальном объявлении войны Ливонскому ордену, а в январе 1558 г. поместная конница перейдет реку Нарову и начнется первая война России и Европы…

автор статьи А.И. Филюшкин
книга серии «Ратное дело» (2017)

Источник