Басня о пчелах о чем

Басня о пчелах о чем

Словарь интеллигента запись закреплена

Басня о пчелах или Пороки частных лиц — благо для общества («The Fable of the Bees, or Private Vices, Public Benefits», 1714)— сочинение англ. сатирика, философа-моралиста Б.Мандевиля. Его основу составил поэтический памфлет-аллегория «Возроптавший улей, или Мошенники, ставшие честными» («The Grumbling Hive, or Knaves Turned Honest», 1705), дополненный пространными Комментариями, а также трактатом «Исследование о происхождении моральной добродетели» («An Inquiry into the Origin of Moral Virtue»).

В издание 1723 были включены: «Опыт о благотворительности и благотворительных школах» («An Essay on Charity and Charity Schools») и «Исследование о природе общества» («A Search into the Nature of Society»). Это издание получило скандальный резонанс. Тем не менее в 1729 вышел второй том «Басни о пчелах», содержащий шесть диалогов на темы, поднятые в первом томе.

С 1734 «Басня о пчелах» выходит в двух томах. Идея «Басни о пчелах», рассказывающей об упадке процветающего улья, пчелы которого, устав от всеобщей порочности и плутовства, вознамерились жить только по добродетели, заключалась в следующем: своекорыстные интересы частных лиц, ограниченные соответствующим законодательством, способствуют экономическому процветанию общества; добродетель же (поскольку она основана на умеренности) сдерживает хозяйственную активность и, стало быть, противоречит благосостоянию общества.

Иными словами, значение добродетели и порока относительно, а их оценка зависит от конкретных обстоятельств и т. з. наблюдателя. Моральные определения вытекают из соображений частной и общей полезности, а люди склоняются к добродетели, движимые корыстью и жаждой славы; честь же — это «ложная и несуществующая химера, изобретение моралистов и политиков».

Вслед за Т. Гоббсом Мандевиль утверждал, что человек по природе эгоистичен. Поэтому воспитание имеет своей задачей так сформировать и направить эгоистические наклонности человека, чтобы они также работали на благо других людей. За каждым добродетельным действием, напр. благотворительностью, можно проследить частный интерес — корысть или тщеславие. Воспитателям и политикам следует прислушиваться к хитроумным законодателям, философам и моралистам и, опираясь на естественные слабости людей, правильно управлять частным интересом и использовать такие механизмы воздействия на поведение, как пример, привычка, обычай, мода, для того, чтобы сделать их послушными.

Мораль, по Мандевилю, предполагает самоотречение, именно потому, что человек эгоистичен. Т. о., в «Басне о пчелах» мораль была представлена как форма социального контроля и управления, а то, что принято называть злом, — конструктивное начало общественной жизни: «Зло, как моральное, так и физическое, является тем великим принципом, который делает нас социальными существами».

С позиций теории эгоистической, утилитаристской морали Мандевиль критиковал абсолютистскую этику Шефтсбери, упрекая его в чрезмерном преувеличении роли благожелательности, за что в свою очередь был подвергнут критике Ф.Хатчесоном и Дж.Беркли.

В признании роли частного интереса Мандевиль оказал влияние на А.Смита, и К.Гельвеция, а также на П.Гольбаха — в критике общественных нравов; через посредство фр. материалистов — на социалистовутопистов и, косвенно, на К.Маркса, с одной стороны, и на М.Штирнера и Ф.Ницше, с другой.

(Источник: Этика. Энциклопедический словарь. М. Гардарики 2001)

Источник

Басня о пчелах (Бернард Мандевиль)

В просторном улье пчелы жили,
Имелось все там в изобилье;
И множились науки в нем,
И шел промышленный подъем;
Закона и оружья сила
Его величие хранила;
И каждой новою весной
Он порождал за роем рой.
Ни деспота не знал он власти,
Ни демократии напасти;
Им управлял король, чей трон
Законом был давно стеснен.
Так жили пчелы жизнью вольной,
Но были вечно недовольны.
Ну, словом, был пчелиный рой
Во всем похож на род людской.
Производили то же пчелы,
Что наши города и села:
Все те предметы, что нужны
Для мирной жизни и войны.
И нет у нас таких строений,
Машин, судов, изобретений,
Наук, искусств и мастерских,
Каких бы не было у них.
Посредством крохотных орудий
Они все делали, как люди;
И нам хватает наших слов
Для описанья их трудов.
Из человечьих дел едва ли
Они чего-нибудь не знали,
Ну разве что иных затей —
Игральных, например, костей.
И то навряд ли; в самом деле,
Ведь короли солдат имели —
А разве был на свете полк,
Где в играх бы не знали толк?
Итак, цвел улей плодовитый,
До крышки пчелами набитый;
И в нем, как в обществе людей,
Кипели тысячи страстей.
Иные утоляли страсти,
Достигнув почестей и власти;
Другие в копях, в мастерских
Всю жизнь работали на них,
Полмира, почитай, кормили,
А сами, как илоты, жили.
Тот, кто имел свой капитал,
Себя ничем не утруждал
И только прибыли считал;
Другие знали лишь работу,
Трудились до седьмого поту
И спину гнули день-деньской,
Питаясь хлебом и водой.
Иные днями и ночами
Вершили темными делами,
Которым обучать юнцов
Рискнул бы худший из отцов.
Плуты, хапуги, сутенеры,
Гадалки, шарлатаны, воры —
Все шли на хитрость и обман,
Дабы набить себе карман.
А впрочем — остальные тоже
С мошенниками были схожи:
Весьма солидные мужи
Нисколько не чурались лжи,
И были в улье том едва ли
Занятья, где б не плутовали.
Здесь каждый адвокат владел
Искусством раздувания дел
И, ловко разжигая споры,
Клиентов грабил хуже вора.
Суды веденье тяжб всегда
Растягивали на года,
Однако было все в порядке,
Когда судье давали взятки;
За эти воздаяния он
Так рьяно изучал закон,
Как взломщик изучает лавки,
Чтоб лучше обобрать прилавки.
Врачи заботились скорей
О репутации своей,
А не о том, чтобы леченье
Несло больному облегченье;
Стремясь доверье заслужить,
Старались чуткими прослыть:
Войти с улыбкой в дом больного,
Приветливое молвить слово
И угодить его родне,
Любой внимая болтовне.
Мужи духовного сословья
Не чужды были суесловья
И, хоть служили при богах,
Погрязли в низменных грехах.
Всем досаждали их чванливость,
Корыстолюбье, похотливость
Пороки, свойственные им,
Как кражи мелкие — портным.
Они, вперяя взоры в небо,
Послать молили корку хлеба,
А сами жаждали притом
Заполучить амбар с зерном.
Пока жрецы вовсю радели,
Те, кто их нанял, богатели,
Благополучием своим
Весьма обязанные им.
Коль дрались на войне солдаты —
Их ждали почести, награды.
А тех, кто бойни избегал,
Судил военный трибунал;
Причем указ был очень строгий —
Им просто отрубали ноги.
Отнюдь не всякий генерал
С врагами честно воевал;
Иной, на деньги шибко падкий,
Щадил противника за взятки.
Те, кто был в битвах смел и рьян,
Считать не успевали ран;
А трусы по домам сидели,
Зато двойной оклад имели.
Лишь на оклад никто не жил
Из тех, кто при дворе служил;
Ревнители служения трону
Бесстыдно грабили корону
И, обирая королей,
Хвалились честностью своей.
Везде чинуши плутовали;
Но чтоб о том не толковали,
Они мошенничества плод
Умели выдать за доход
И называли честной сделкой
Любую грязную проделку.
Ну, словом, каждая пчела
Обогащалась как могла,
Доходы большие имея,
Чем думал тот, кто знался с нею;
Так выигрыш скрывает свой
От остальных игрок любой.
Не перечесть все их проделки,
Навоз — и тот бывал подделкой,
И удобрение для полей
Сплошь состояло из камней.
В своем стремленье жить богато
Всяк норовил надуть собрата
Иль вымещал на нем свой срам,
Когда бывал обманут сам.
Хотя и были у Фемиды
Глаза повязкою закрыты,
Ее карающая длань
Охотно принимала дань.
И всем, конечно, было ясно:
Ее решение пристрастно,
Богиня делает лишь вид,
Что судит так, как долг велит.
Она судом грозила строгим
Лишь неимущим и убогим,
Тем, кто нуждой был принужден
Немного преступать закон.
Зато богатый, именитый
Был защищен мечом Фемиды,
Всегда готовым чернь карать,
Дабы обезопасить знать.
Пороком улей был снедаем,
Но в целом он являлся раем.
Он порождал в округе всей
И страх врагов, и лесть друзей;
Все ульи несравнимы были
С ним по богатству и по силе.
Такой здесь был гражданский строй,
Что благо нес изъян любой
И, вняв политики урокам,
Дружила нравственность с пороком;
Тут и преступница-пчела
Для пользы общества жила.
Весьма искусное правленье
Всех пчел хранило единенье.
Хоть и роптали пчелы, рой
Согласно жил семьей большой;
Враги — и те, хоть не желали
Того, друг другу помогали;
И добродетели одних
Питали слабости других.
Здесь жадность, будучи истоком
Всех зол, губительным пороком,
Себя связала с мотовством —
Сим благороднейшим грехом;
Здесь роскошь бедных выручала
Тем, что работу им давала;
Ей гордость в этом помогала;
А зависть и тщеславье тут
Облагораживали труд.
К тому ж у этого народа
На все менялась быстро мода;
Сей странный к перемене пыл
Торговли двигателем был.
В еде, в одежде, в развлеченье —
Во всем стремились к перемене;
И образцы новейших мод
Уж забывались через год.
Сменяя в обществе порядки,
В нем устраняли недостатки;
В итоге славным пчелам зло
Благополучие несло.
Плоды пороков пожиная,
Цвела держава восковая.
Изобретательность и труд
Впрямь чудеса творили тут.
Покой, комфорт и наслажденья
Сполна вкушало населенье;
И жил теперь бедняк простой
Получше, чем богач былой.
Но как обманчиво блаженство!
Когда бы знать, что совершенство
И боги нам не в силах дать,
Не стали твари бы роптать.
Они ж, чуть что, вовсю вопили:
«Мошенники нас погубили!
Что власть, что армия, что суд —
На воре вор, на плуте плут!»
И те, что сами плутовали,
Других за плутни бичевали.
Один богач — как раз из тех,
Кто жил, обманывая всех, —
Орал, что к светопреставление
Ведут все эти преступленья.
И кто же тот разбойник был,
Кого так люто он бранил?
Прохвост-перчаточник, продавший
Ему овчину вместо замши.
Прекрасно шли у пчел дела,
И польза всем от них была,
И все же все кричали: «Боги,
Хотим жить честно! Будьте строги!»
Услышав их мольбы, Гермес
Лишь усмехнулся; но Зевес
Сказал, сверкнувши гневным оком:
«Что ж, это будет им уроком».
И вот — о чудо из чудес! —
Из жизни пчел обман исчез;
Забыты хитрости и плутни,
Все стали честны, даже трутни;
И вызывает только стыд
У трезвых пчел их прежний быт.
О славный улей! Даже жутко,
Какую с ним сыграли шутку!
За полчаса по всей стране
Продукты снизились в цене;
Все сняли маску лицемерия
И жаждут полного доверья;
Презрела роскошь даже знать;
Ну прямо улей не узнать.
Заимодавцам нет заботы,
И адвокаты без работы,
Поскольку сразу должники
Вернули с радостью долги;
А кои возвратить забыли,
Тем кредиторы долг простили.
За прекращеньем многих дел
И род судейских поредел;
Последним туго, как известно,
Когда дела ведутся честно:
Доходов не приносит суд,
И из судов они бегут.
Одних преступников казнили,
Других на волю отпустили.
Едва застенок опустел,
Оставшись вовсе не у дел,
Из улья отбыла Фемида,
А с ней — ее большая свита.
Толпой шли чинно кузнецы —
Тюремной утвари творцы —
С железными дверьми, замками,
Решетками и кандалами;
Шел весь тюремный персонал,
Что заключенных охранял;
От них на должном расстояние —
Палач в багряном одеянье,
Но не с мифическим мечом —
С веревкой шел и топором;
За ним, в кругу шерифов, судей,
Везли богиню правосудия.
Теперь лечить недужных смел
Лишь тот, кто врачевать умел;
И даже в селах захолустных
Хватало лекарей искусных.
Больных старались так лечить,
Чтоб их страданья облегчить,
Причем без всяких выгод личных
И без таблеток заграничных;
Знал лекарь: и в своей стране
Замену им найдет вполне.
Жрецы отныне не ленились
Со всем усердием молились
И славословили богов,
Не полагаясь на дьячков.
А те, что барствовать хотели, —
Все оказались не при деле
(Которое для честных пчел
Иной бы и ненужным счел.)
Верховный жрец теперь всецело
Отдал себя святому делу
И голос свой подать не смел
При разрешенье светских дел.
Зато любой бедняк и нищий
Могли найти в его жилище
Чем подкрепиться: хлеб и эль,
А путник — теплую постель.
Министры поняли, что надо
Жить скромно на свои оклады;
И нетерпим стал с этих пор
К любому жульничеству двор.
И если пенсион свой скромный
Ждала неделями в приемной
Иная бедная пчела
И получить его могла,
Лишь сунув клерку в руку крону, —
Того карали по закону;
Хотя в былые времена
Прощалась большая вина.
Досель на каждом злачном месте
Сидело по три чина вместе,
Дабы друг другу не давать
Чрезмерно много воровать;
Они друг друга наблюдали
И вскоре вместе плутовали.
А ныне лишь один сидел,
Другие были не у дел.
Всё пчелы для уплаты долга
Распродают: отрезы шелка,
Кареты, дачи, скакуны
Идут с торгов за полцены.
Им честь диктует бедняками
Скорее быть, чем должниками.
Они бегут ненужных трат,
Не шлют за рубежи солдат,
Не ценят воинскую славу,
Однако за свою державу,
За право мирно, вольно жить
Готовы головы сложить.
Куда ни глянь — не то, что было:
Торговлю честность погубила,
Осталась уйма пчел без дел,
И улей быстро опустел.
Нет богачей, пропали моты,
Что деньги тратили без счета;
Занятья где теперь найдут
Все те, кто продавал свой труд?
Конец закупкам и заказам —
И производство гибнет разом;
Везде теперь один ответ:
«Нет сбыта — и работы нет».
На землю даже пали цены;
Сдают внаем дворцы, чьи стены
Само искусство возвело;
И, удивленные зело,
Печально зрят сей строй убогий
Их охраняющие боги.
Без дела плотник, камнерез,
На их работу спрос исчез;
Пришло в упадок, захирело
Градостроительное дело;
И живописца дивный труд
Уж никому не нужен тут.
У пчел мизерные оклады,
На день хватает — ну и рады,
И больших нет у них забот,
Чем оплатить в таверне счет.
Теперь кокетки записные
Не носят платья золотые;
Не закупает крупный чин
Ни дичи, ни французских вин;
Да и придворный равнодушен
К тому, что подают на ужин,
Которому теперь цена
Не та, что в оны времена.
Еще совсем недавно Хлоя
Богатства ради и покоя
Толкала мужа своего
На плутовство и воровство;
Теперь пускает в распродажу
Златую утварь, мебель даже —
Те вещи, ради коих рой
Творил в Вест-Индии разбой.
Пришли иные в улей нравы;
Забыты моды и забавы;
Нет шелка, бархата, парчи —
Не ткут их более ткачи.
Беднее стали все раз во сто,
Зато все дешево и просто,
Зато обрел пчелиный рой
И мир, и счастье, и покой.
Берут лишь то, что даст природа;
Сады растут без садовода
И глаз не радуют плодом,
Взращенным знаньем и трудом.
Уж не плывут в чужие страны
Судов торговых караваны;
Нигде не видно ни купцов,
Ни финансистов, ни дельцов;
Ремесла все пришли в расстройство;
Бич трудолюбия, довольство,
Мешает выгоду искать
И большего, чем есть, желать.
И тут на улей опустелый
Коварные соседи смело
Со всех сторон пошли войной;
И закипел кровавый бой!
И год и два — враги все рвутся;
Отважно, храбро пчелы бьются;
Их мужество в конце концов
Спасает улей от врагов.
Победа! Но победа рою
Досталась дорогой ценою:
Мильоны пали, и страна
Была вконец разорена.
Финал послужит всем уроком:
Покой — и тот сочтя пороком,
Проникшись духом простоты
И первородной чистоты,
Настолько пчелы опростели,
Что все в дупло перелетели,
Где, честной бедностью своей
Гордясь, живут до наших дней.

МОРАЛЬ
Да будет всем глупцам известно,
Что улей жить не может честно.
В мирских удобствах пребывать,
Притом пороков избежать —
Нельзя; такое положенье
Возможно лишь в воображенье.
Нам — это все понять должны —
Тщеславие, роскошь, ложь нужны;
В делах нам будучи подмогой,
Они приносят выгод много.
Конечно, голод — это зло;
Но без него бы не могло
Раздобывать себе съестное,
Расти и крепнуть все живое.
Лоза плодов не принесет,
Пока дикаркою растет;
Чтоб зрели грозди винограда,
Лозу не раз подрезать надо;
Но вот подвязана она,
Вся ссохлась, вся искривлена,
А сколько нам дает вина!
Так и порок полезен людям,
Когда он связан правосудием.
Чтоб стать народ великим мог,
В нем должен свить гнездо порок;
Достатка — все тому свидетель —
Не даст ему лишь добродетель.
И те, кто век вернет иной,
Прекраснодушный, золотой,
Верша все честными руками,
Питаться будут желудями.

Источник

Роль нравственного зла в развитии общества «Басня о пчелах» Б.Мандевиля

Основной целью «Басни о пчелах», которую сам Мандевиль называл «книгой суровой и возвышенной нравственности», является стремление «показать невозможность наслаждаться всеми самыми изысканными жизненными удобствами, которыми располагает трудолюбивая, богатая и могущественная нация, и одновременно обладать всеми благословенными добродетелями и невинностью, пожелать которых можно разве что в золотом веке».

Однако появление «Басни о пчелах» вызвало резкую критику и в 1723г. она была осуждена за распространение неверия и подрыв всех моральных устоев. В чем же причина такого неприятия идей Мандевиля теологами и моралистами того времени?

«Басня» подрывала не христианское учение, а его пуританскую интерпретацию, мирская «аскеза» которого, сошлемся на классическое исследование Вебера, «освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу занятие». Стоит, впрочем, отметить, что сам Мандевиль отрицал всякое влияние религии на экономическую деятельность, ибо это «отвратительное усовершенствование женской роскоши», по крайней мере, способствовало возникновению трудоемких производств, давших честный заработок множеству трудящихся бедняков.

Тем не менее, пуританский нравственный идеал «буржуазного аскетизма», ориентированный на приобретение земных богатств, на протяжении определенного исторического периода оказывал значительное влияние на общественную жизнь Европы. Иными словами, по мере развития капитализма начали разрушаться моральные ограничения, которые изначально были наложены на капиталистический дух пуританской этикой. Именно эта ситуация и зафиксирована в «Басне».

Мандевиль описал современное ему общество, противопоставив буржуазный уклад жизни и христианскую мораль. Ему удалось доказать их несовместимость, т.к. пороки людей способствуют развитию хозяйства и поэтому буржуазное общество, все члены которого стремятся к праведной жизни, не может стать богатым. В этих условиях христианская добродетель, сочетающаяся со стремлением к наживе, является лишь лицемерием, которое и является основным объектом критики Мандевиля. Коммерческое общество может быть вульгарным, Мандевиль допустил бы это, но оно могло бы быть свободным от лицемерия и ханжества». Эта критика лицемерия протестантизма, конечно, не могла не вызвать раздражения у находившихся под сильным влиянием пуританской морали современников Мандевиля.

Вслед за Дж. Гоббсом Мандевиль рассматривал мораль как превращенную форму человеческих аффектов и эгоистических устремлений — она возникла, когда мудрые устроители общества поняли, что гордость и тщеславие заставляют человека, эгоистичного по своей природе, стремиться к похвале и избегать презрения окружающих. При помощи лести можно заставить людей «поверить, что для каждого из них сдерживать свои желания более выгодно, чем следовать им, и гораздо лучше принимать во внимание не личные, а общественные интересы» Следовательно, нравственность состоит в обуздании эгоистических страстей и, будучи определенной обязанностью людей по отношению друг к другу, является социальным феноменом.

Мандевиль оправдывал человека, а Смит — общество.

Это определяется тем, что Мандевиль считал порочный эгоизм универсальной характеристикой человеческого поведения. По мнению Мандевиля, мораль создана искусственно, чтобы скрепить наше общество, но если мы хотим пользоваться его плодами и не готовы к лишениям, т.е. если мы заинтересованы в процветании экономики, то не следует требовать полного искоренения порока. Следовательно, одна из основных идей автора «Басни о пчелах», который «имплицитно возводит материальное благополучие в статус цели морали», состоит в том, что он освободил собственно экономическую деятельность от этической детерминированности.

Первым текстом Померанца, который разошелся в «Самиздате», стало его выступление 3 декабря 1965 года в Институте философии«О роли нравственного облика личности в жизни исторического коллектива», посвященное критике культа личности Сталина. Позже Померанц говорил, что этот доклад написан марксистским языком и устарел.

Источник

В «Ворчущем улье» Мандевиль описывает пчелиное сообщество, которое процветает до тех пор, пока пчелы не решат жить честностью и добродетелью. Когда они отказываются от стремления к личной выгоде, экономика их улья рушится, и они продолжают жить простой, «добродетельной» жизнью в дупле дерева. Вывод Мандевиля о том, что частные пороки создают социальные выгоды, вызвал скандал, когда внимание общественности обратилось к работе, особенно после ее издания 1723 года.

СОДЕРЖАНИЕ

История публикации

Синопсис

Ворча Hive: или, плуты turn’d Honest (1705) находится в вирши куплеты из восьми слогов более 433 линий. Это был комментарий к современному английскому обществу, как его видел Мандевиль. Экономист Джон Мейнард Кейнс описал стихотворение как излагающее «ужасающее положение процветающего сообщества, в котором все граждане внезапно приходят в голову отказаться от роскошной жизни, а государство сокращает вооружения в интересах спасения». Это начинается:

«Улей» развращен, но процветает, но все же жалуется на недостаток добродетели. Высшая сила решает дать им то, о чем они просят:

Это приводит к быстрой потере благосостояния, хотя недавно добродетельный улей не возражает:

Для многих тысяч пчел были потеряны. Тяжелые трудами и упражнениями Они посчитали легкость себя пороком; Что так улучшило их Умеренность; 405 Чтобы избежать экстравагантности, Они влетели в дупло Дерева, Благодарим за содержание и честность.

Поэма заканчивается известной фразой:

Голая добродетель не может заставить нации жить В великолепии; они, что бы возродить Золотой век должен быть таким же свободным, За желуди, как за Честность.

Благотворительные школы

Современный прием

Мандевиль очень хорошо понимал, что даже при всей своей морали люди никогда не были бы никем, кроме чудовищ, если бы природа не даровала им жалость в поддержку разума; но он не видел, чтобы из одного этого качества вытекали все социальные добродетели, которые он хочет подвергнуть сомнению в людях. На самом деле, что такое великодушие, милосердие, человечность, если не жалость, применительно к слабым, виноватым и всему человечеству в целом?

Анализ

В качестве сатиры стихотворение и комментарий указывают на лицемерие людей, которые пропагандируют идеи о добродетели, в то время как их личные действия являются пороками. Степень, в которой «строгие» определения добродетели и порока Мандевилля соответствуют определениям английского общества в целом, обсуждалась учеными. Кэй предполагает, что в формулировке Мандевилля задействованы две взаимосвязанные концепции порока. Христианство учило, что добродетельный поступок бескорыстен, а философия деизма предполагала, что использование разума было добродетельным, потому что оно естественным образом раскрывает богословскую истину. Мандевиль искал акты общественной добродетели и не мог их найти, но заметил, что некоторые действия (которые в таком случае должны быть пороками) привели к положительным результатам в обществе, например, к процветанию государства. Это был парадокс Мандевилля, заключенный в подзаголовке книги: «Частные пороки, общественные выгоды».

Мандевиль интересовался человеческой природой, и его выводы о ней были крайними и скандальными для европейцев 18-го века. Он видел в людях и животных одно и то же: в естественном состоянии оба ведут себя в соответствии со своими страстями или основными желаниями. Однако человек отличался тем, что мог научиться видеть себя глазами других и, таким образом, изменять свое поведение, если бы за это было социальное вознаграждение. В этом свете Мандевиль писал о методе, с помощью которого эгоистические инстинкты «дикого человека» были подавлены политической организацией общества. Он утверждал, что в интересах тех, у кого есть эгоистичные мотивы, проповедовать добродетельное поведение другим:

В таком случае для наихудших из них больше, чем для кого-либо другого, было бы заинтересовано проповедовать общественное духом, дабы они могли пожать плоды труда и самоотречения других и в то же время потакать своим собственным аппетитам с меньшими затратами. беспокойство, они согласились с остальными, называть все, что, невзирая на Общественность, Человек должен совершить для удовлетворения любого из своих Аппетитов, VICE; если бы в этом Действии могла бы наблюдаться малейшая перспектива, что оно могло бы либо нанести вред кому-либо из Общества, либо когда-либо сделать себя менее полезным для других: И дать Имя ДОБРОСОВЕСТНОСТИ каждому Действию, посредством которого Человек, вопреки порывам Природы, он должен стремиться к пользе для других или к победе над своими страстями из рационального стремления быть добрым.

Критикам казалось, что Мандевиль продвигает порок, но это не было его намерением. Он сказал, что хочет «снять с себя маскировку искусных людей» и обнажить «скрытые нити», которыми руководствуется человеческое поведение. Тем не менее он считался «современным защитником распущенности», а разговоры о «личных пороках» и «общественных благах» были обычным явлением среди образованной публики в Англии.

Как литература

Экономические взгляды

Истина того, что вы говорите, ни в чем не так бросается в глаза, как в часовом деле, которое достигло более высокой степени совершенства, чем оно было бы достигнуто, если бы все всегда оставалось занятостью один человек; и я убежден, что даже то изобилие часов, которое у нас есть, а также точность и красота, из которых они могут быть сделаны, главным образом благодаря разделению этого искусства на множество ветвей.

Источник