что вечного нету что чистого нету
Мировое Древо Юрия Кузнецова
К 70-летию со дня рождения поэта.
То ещё золотой промелькнёт,
То ещё — золотая.
И спросил я: — Куда вас несёт?
— До последнего края.
Так возникает мотив вестничества и паломничества по просторам и временам отчизны:
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает.
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Но предчувствием древней беды
Я ни с кем не могу поделиться.
На мои и чужие следы
Опадают зелёные листья.
Иной край, трансцендентальный, несвязанный с горизонтом былинной тоски и её антипод – это мировой сон, проявленный в Обломове, Емеле, Илье Муромце, богатыре созерцания. Сие дрёма, транс, сомнамбулическое движение сознания по вертикали мирового Древа: «Взгляд дорожного лежебоки устремлён ввысь. Это важно. Во всех случаях русская дремота открыта и восприимчива и не исключает Бога». Таково, по Кузнецову, пребывание Гоголя – между сном и вечным молчанием, его летаргия, она же литургия неизреченности. Движение в сторону края запрокинуто вверх, там мнится обетованный рай, синоним отчизны: «На Кубе меня угнетала оторванность от Родины. Не хватало того воздуха, в котором «и дым отчества нам сладок и приятен». Кругом была чужая земля, она пахла по-другому, люди тоже. Впечатлений было много, но они не задевали души» («Воззрение»).
У Ю.Кузнецова почти всегда присутствует совмещение вертикали и горизонтали в системе двоящихся символов-образов. Рядом со статичной отслаивается иная, восходящая или возносимая реальность, дерево становится всемирным Древом, листок – страницей или свитком, «край за первым углом» символизирует мерцание… Лист стремится слиться с обманным зачастую пространством «мировой полукультуры», с пустотой, предстающей за маскарадными личинами: «Я увидел: всё древо усеяли бесы», – когда «Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая».
Возможно, от этого сама поэтическая музыка или то, что мы привыкли под этим подразумевать, следуя заветам Блока, непривычно трансформирована у Ю.Кузнецова в свист, скрип, скрежет, визг, пение полого посоха от ветра, в «темный, невыносимый вой» «мыслящего тростника» Паскаля пред Богом. Таковы первородные звуки бездны и космоса, не опосредованные для человеческого уха, вне привычной гармонической оболочки. Так мыслит камень на перепутье и поэт, содрогаясь от дисгармонии и созидая большие смыслы, подъемные далеко не каждому сознанию.
Юрий Кузнецов вспоминает поэтов прошлого, меряя их творчеством современную ему поэзию:
Поэзия давно легендой стала,
От бесов Болдино она свершила круг
До блоковских полуроссийских вьюг.
А мы. мы растеряли все начала.
Учения убиты образцы,
Заброшена старинная работа,
Исполненная боли и полёта.
А мы. мы оборвали все концы.
Отрыв от духовных корней чреват нетрансформированной в поэзию речью, случайной и мёртвой. Поэзия, возможно, изначально ориентирована на молчание, непроявленность, где зреет Слово неизрекаемое:
Он ставил точку в воздухе, как рок:
— Вот точка духа. Вот его основа!
Всё остальное мировой поток,
То бишь число. А посему ни слова.
«Молчание Пифагора»
Далеко бы они разошлись,
Да отца-старика по наитью
Посетила счастливая мысль —
Их связать металлической нитью.
Он мог бы стать, как Йейтс в Ирландии, поэтом русского Возрождения, если бы таковое состоялось. Ибо Муза
На прощанье вложила в уста
Ветровую пустую тростинку.
Раз в сто лет его буря ломает.
И змея эту землю сжимает.
Но когда наступает конец,
Воскресает великий мертвец.
— Где мой посох? — он сумрачно молвит,
И небесную молнию ловит
В богатырскую руку свою,
И навек поражает змею.
Тень живого Древа, в образе человека на стене крепости, дает живительную сень бескрайней земле и запредельным просторам, связуя Восток и Запад, мышление в материи и познание извне, язык человеческий и Логос вечный. Эти строки посвящены Вадиму Кожинову, чья мысль огибает землю, подобно судам Магеллана:
Повернувшись на Запад спиной,
К заходящему солнцу славянства,
Ты стоял на стене крепостной,
И гигантская тень пред тобой
Убегала в иные пространства.
Обнимая незримую высь,
Через камни и щели Востока
Пролегла твоя русская мысль.
Не жалей, что она одинока!
Свои слёзы оставь на потом,
Ты сегодня поверил глубоко,
Что завяжутся русским узлом
Эти кручи и бездны Востока.
Может быть, этот час недалёк!
Ты стоишь перед самым ответом.
И уже возвращает Восток
Тень твою вместе с утренним светом.
Поэзия Юрия Кузнецова – миф об изначальном языке, о пребывание его вертикали в горизонтальном плену. Теперь, когда он говорит об ушедшем,
Молчание его подобно грому.
Все говорят и мыслят за него,
Но думают и мыслят по-другому.
Тема мирового Древа не исчерпывается у Юрия Кузнецова прямым обращением к древесному образу, дерево символизирует вневременной дух, всегда наполняющий взыскующие ум и сердце его тем драматизмом, который почти не может вместить человеческая душа. И в этом противостоянии вечности и слияния с ней явлен сложный мир Юрия Кузнецова, всегда напоминающий о схватке добра и зла в просторах земной и небесной России, хранимой и утешаемой Кроной и Корнями: «Потому что третья мировая Началась до первой мировой»:
ДЕРЕВЯННЫЕ БОГИ
Идут деревянные боги,
Скрипя, как великий покой.
За ними бредет по дороге
Солдат с деревянной ногой.
………………………………
Солдат потерял свою ногу
В бою среди белого дня.
И вырубил новую ногу
Из старого темного пня.
Он слушает скрипы пространства,
Он слушает скрипы веков.
Голодный огонь христианства
Пожрал деревянных богов.
…………………………………
Скрипят деревянные вздохи,
Труху по дороге метут.
Народ разбегается в страхе.
А боги идут и идут.
Соловей ли разбойник свистит,
Щель меж звёзд иль продрогший бродяга?
На столе у меня шелестит,
Поднимается дыбом бумага.
Одинокий в столетье родном,
Я зову в собеседники время,
Свист свистит всё сильней за окном –
Вот уж буря ломает деревья.
И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
Юрий Кузнецов
11 февраля 2021 года исполнилось 80 лет со дня рождения русского поэта Юрия Кузнецова. К этому имени можно добавить эпитеты: большой, выдающийся, самобытный, уникальный… И все-таки главным будет – «русский». Потому что русская тема, русская душа, космос русской истории – были основой его творчества.
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком –
Одно уплывает, одно засыхает.
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Что вечного нету – что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко.
И поле широко, и небо высоко.
Стоит отметить, что лишь в Азербайджане вышла переводная книга стихов Юрия Кузнецова. А это значит, что и Европе, и Америке этот крупнейший русский поэт оказался чужд и неинтересен.
Мне вспоминается первый приезд Юрия Кузнецова во Владимир. Тогда в 96-м он посетил наш город в качестве руководителя одного из семинаров Всероссийского совещания молодых литераторов. В ДК Химзавода был организован большой литературный вечер. Представляя Кузнецова, ведущий сказал: «Когда нас везли сюда за оконным стеклом автобуса проплыл рекламный щит: «Такой-то банк – возможно лучший банк России». Возможно лучший поэт России – Юрий Кузнецов». Понятно, что слово «возможно, ведущий употребил, чтобы снизить пафосность момента. Конечно же, Кузнецов был лучшим – без всяких оговорок. Другое дело, что тогда, а тем более, сейчас не все это видят и понимают.
Литературный феномен Кузнецова – загадочен. Его поэтическая родословная туманна. Друзья-соратники. За исключением Вадима Кожинова – где они? Пожалуй, лучше самого поэта никто об этой его одинокости не сказал: «Звать меня Кузнецов. Я – один. Остальные – обман и подделка». И то сказать – как такую расхожую на Руси фамилию, можно было сделать громким именем. Да что там – именем – паролем для многих читателей. А он это смог.
Вот уж не человек, а айсберг, в котором всё основное было внутри – под водой, а на поверхности… Простота стиха – поразительная: вереница глагольных рифм, и вообще отношение к рифме – чисто армейское – строгая и прочная – не более того. Никаких выкрутасов с размером и фонетикой. И вместе с тем – удивительная напряженность текста, его одухотворенность и надмирность.
А ведь Кузнецов и в жизни – всем своим обликом был прост и естественен, отрицая всякую игру и актерство. Давайте, вспомним все эти бесчисленные шейные платочки Вознесенского, разноцветные рубахи Евтушенко, неизменный кожаный пиджачок Окуджавы, или черные водолазки Высоцкого… А у Кузнецова на всех фото – обычный пиджак, обычный галстук, белая сорочка… В связи с чем еще одно личное воспоминание.
Начало февраля 2000 года. Кузнецов во второй раз приезжает во Владимир – на Французовские дни – в составе небольшой писательской делегации из столицы. Правда, центральной фигурой этой делегации становится (о, времена. ) дьякон Андрей Кураев. Что и говорить – медийная фигура. Все идут сюда – в областную библиотеку, а Кузнецов остается в гостинице. Ведь сказано: «Звать меня Кузнецов – я один…» Между тем, литературный вечер в библиотеке заканчивается, уже пора перемещаться к месту проведения фуршетного ужина… И только тут кто-то вспоминает, что Юрий Кузнецов остался голодным в гостинице. Делать нечего: меня направляют вызволять поэта оттуда. Стучу в дверь. Слышу голос: «Войдите». Вхожу в номер: На кровати в клубах табачного дыма лежит Кузнецов. Причем, в неизменной своей белой сорочке, галстуке, брюках и ботинках. Предвижу удивление: как! – столичный поэт, лауреат государственной премии, культурный и воспитанный человек – и на кровати в ботинках. А вы как хотите – чтобы Кузнецов лежал в галстуке и – босиком? Или в носках что ли. Нет, увольте: это Лев Толстой может быть босиком. А Кузнецов – только в ботинках. Ну, может, он газетку какую подложил… Наверное, что-то там было подложено, я только не приметил. Тут другое важно. Я ведь увидел Кузнецова таким, каким его мало кто видел: и это был его подлинный, если хотите – обобщенный образ. Скажете: да как же поэт такого космического масштаба может лежать на заурядной гостиничной кровати и при этом являть собой некий обобщенный образ? Да он должен лежать на вершине холма и не в клубах табачного дыма, а в облаке небесном! В том и дело, что Кузнецову нет никакой разницы – где и на чем лежать: он что на кровати, что на холме будет погружен в свои прозрения о судьбах мира и России, рождая строки новых стихов.
Многие, кто сталкивался с Юрием Кузнецовым, говорят о его высокомерии, даже надменности. Не знаю. В моем случае ничего подобного не было. Едва я произнес с порога: «Юрий Поликарпович, я послан за вами, нас ждут на ужин» – как Кузнецов уяснив, что перед ним не случайный командировочный, перепутавший гостиничный номер, а некий вестник – был уже на ногах и в пиджаке. Тут и пальто возникло на его высокой статной фигуре. И мы двинулись в путь.
А вот на тему того же кажущегося высокомерия пишет Александр Проханов: «Да, Кузнецов нередко при встречах казался смотрящим куда-то поверх тебя – но таков уж был его рост, да и осанка не знала сутулости и согбенности, и голову он всегда держал прямо, из-за чего с ним было сложно встретиться взглядом, что и порождало у кого-то известный комплекс. Но однажды мы повстречались с ним утром в дачном лесу, и так уж случилось, что я спускался с пригорка, а он на него всходил, поэтому оба мы, поздоровавшись и обменявшись привычными фразами о погоде да о литфонде, задравшем цену аренды, невольно какое-то краткое время смотрели прямо в глаза друг другу. Может быть – даже в первый раз в жизни, но точно – в последний, как это, к величайшей горести, оказалось… И тут я увидел воочию: сколько же грусти, усталости, сколько невысказанного, глубокого, обращённого к встречному света было в его открытом и чистом взоре!
Выработался стереотип: если поэт – значит, лирик. Т.е. человек пишущий прежде всего о себе: о своих чувствах и переживаниях, о своем личном впечатлении от картин окружающего его мира. А ведь среди древних – большинство было эпиками. Один Гомер чего стоит. Кстати, вот как наш юбиляр поминает древних:
…Увы! Навеки занемог
Торжественный глагол.
И дым забвенья заволок
Высокий царский стол.
Где пил Гомер, где пил Софокл,
Где мрачный Дант алкал,
Где Пушкин отхлебнул глоток,
Но больше расплескал.
Вот и стихи Кузнецова, собранные в один могучий том, – это эпос. А поскольку эпос всегда мифологичен, то мифотворца равного Кузнецову в русской поэзии не было. И, видимо, уже не будет.
ЗНАМЯ С КУЛИКОВА
Сажусь на коня вороного –
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.
Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моём.
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.
Творчество Кузнецова как бы завершает собой огромный круг русской словесности, берущий свое начало в фольклоре – в былинах и народных сказаниях. Поэтому не правы те, кто видит в стихах Кузнецова этакого сверхчеловека, созданного больным воображением Ницше. Не сверхчеловек это – а русский богатырь.
Твоя рука не опускалась
Вовек, о русский богатырь!
То в удалой кулак сжималась,
То разжималась во всю ширь.
…Врагам надежд твоих неймётся.
Но свет пойдёт по всем мирам,
Когда кулак твой разожмётся,
А на ладони – Божий храм.
Но герой-богатырь – это в стихах, а в жизни Юрий Кузнецов ничего героического собой не представлял. Да и сама его биография была самой обычной. Разве что служба в Армии в начале 60-х на Кубе – аккурат в разгар Карибского кризиса. А так – родился на Кубани, учился, издал там свою первую книжку с простым названием «Гроза», потом перебрался в столицу, окончил Литинститут, начал работать в московских издательствах и редакциях. В 74-м выпустил в столице книгу «Во мне и рядом даль», пришла известность. Конечно, это не была слава Евтушенко и Вознесенского начала 60-х. Но все-таки. Пристальный читатель увидел, что в русскую литературу пришел новый поэт, который ощущает эту саму даль внутри себя и снаружи, который знает, что в России «Край света за первым углом», понимает, что «Душа верна неведомым пределам», и убежден, что никому на земле не дано распутать «Русский узел» – разве что Богу. У Кузнецова не было проблем с изданием: всего при его жизни вышло более 20 книг стихов. И читатель у него был и критика… И все-таки – большое видится на расстоянье. И мне кажется, подлинный масштаб поэта при его жизни, смогли разглядеть немногие. Теперь после смерти поэта (а его не стало в ноябре 2003-го) – это сделать проще.
С другой стороны после смерти Кузнецова вышла всего лишь одна его поэтическая книга «Крестный ход». Да и то, по словам вдовы поэта издатели умудрились исказить название сборника, который должен был называться: «Крестный путь». Даже в серию «ЖЗЛ», которая в наше время разрастается до невероятных размеров, Кузнецов до сих пор не попал. Академического издания тоже не удостоился. Впрочем, что еще ждать от нынешнего безвременья.
Когда рухнула советская империя и в стране начались гайдаровские реформы, Кузнецов сразу ощутил, что земля уходит из-под ног – Русская земля – и поэзия его изменилась. На смену некоторой умозрительности пришло реальное ощущение происходящей трагедии. Не напиши в 90-е Кузнецов вот этих двух малотиражных книжек: «До свиданья! Встретимся в тюрьме» и «Русский зигзаг» – его творческий портрет был бы не столько ярок и отважен. В эти годы его стихи приобретают явную злободневность, отнюдь не теряя при этом надмирной эсхатологичности. Вот записочка на манжете, посвященная закрытию патриотической газеты «День», и прочтенная на одном из литературных вечеров:
С Востока свет, мы разумеем: «День»…
Из бездны вышел мрачный Дант как тень.
– Что нового в аду? – его спросили.
Ответил Дант: – Всё то же, что в России,
Но видно, дьявол с вами не в ладу:
Он запретил газету «День» в аду.
А вот еще стихотворение тех лет:
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Всё опасней в Москве, всё несчастней в глуши,
Всюду рыщет нечистая сила.
В морду первому встречному дал от души,
И заныла рука, и заныла.
Всё грозней небеса, всё темней облака.
Ой, скаженная будет погода!
К перемене погоды заныла рука,
А душа – к перемене народа.
А в последние годы своей жизни Кузнецов обращается к православной теме. Он – весь пронизанный языческим славянским фольклором, отодвигает в сторону свою «библию» – трехтомные «Поэтические воззрения славян на природу» Афанасьева и входит в мир Евангелия.
Кузнецов пишет и публикует в «Нашем Современнике» большие поэмы: «Путь Христа» и «Сошествие в ад». Произведения не во всем соответствуют церковным канонам, но важно само обращение к христианской теме.
И еще один значимый труд Кузнецова этих лет – перевод на современный русский язык сочинения древнерусской словесности: «Слово о законе и благодати» святого митрополита Киевского и всея Руси Илариона, выполненный по благословению Патриарха Алексия II.
Кстати, возвращаясь к воспоминанию о приезде Кузнецова во Владимир – тогда в феврале 2000-го. А зачем приезжал-то. В библиотеку со всеми не пошел, весь фуршетный ужин в мастерской Бориса Французова просидел молча. Правда, на следующий день побывал на лит. вечер в ОДРИ, но прочитал лишь своих «Маркитантов». Вот разве что в начале дня столичную компанию мы свозили к храму Покрова на Нерли. На этот раз Кузнецов не остался в гостинице, а сел в автобус со всеми, в задумчивости обошел храм, вошел внутрь, поставил свечку… Получается, что это и было главной целью его поездки в наш город.
А в завершение ещё одно стихотворение Юрия Кузнецова:
Поэзия есть свет, а мы пестры.
В день Пушкина я вижу ясно землю,
В ночь Лермонтова – звёздные миры.
Как жизнь одну, три времени приемлю.
Я знаю, где-то в сумерках святых
Горит моё разбитое оконце,
Где просияет мой последний стих,
И вместо точки я поставлю солнце.
Что вечного нету что чистого нету
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает.
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Что вечного нету — что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко.
И поле широко, и небо высоко.
Мне с отчимом невесело жилось,
Все ж он меня растил –
И оттого
Порой жалею, что не довелось
Хоть чем–нибудь порадовать его.
Когда он слег и тихо умирал, –
Рассказывает мать, –
День ото дня
Все чаще вспоминал меня и ждал:
«Вот Шурку бы. Уж он бы спас меня!»
Бездомной бабушке в селе родном
Я говорил: мол, так ее люблю,
Что подрасту и сам срублю ей дом,
Дров наготовлю,
Хлеба воз куплю.
Мечтал о многом,
Много обещал.
В блокаде ленинградской старика
От смерти б спас,
Да на день опоздал,
И дня того не возвратят века.
Теперь прошел я тысячи дорог –
Купить воз хлеба, дом срубить бы мог.
Нет отчима,
И бабка умерла.
Спешите делать добрые дела!
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Что вечного нету что чистого нету
«…ГОСПОДИ! А РОДИНА МОЯ?!»
Памяти большого русского поэта ЮРИЯ ПОЛИКАРПОВИЧА КУЗНЕЦОВА (11 февраля 1941— 17 ноября 2003)
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает…
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Что вечного нету – что чистого нету.
Пошел я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко…
И поле широко, и небо высоко.
1970
***
Ни великий покой, ни уют,
Ни высокий совет, ни любовь!
Посмотри! Твою землю грызут
Даже те, у кого нет зубов.
И пинают и топчут её
Даже те, у кого нету ног,
И хватают родное твоё
Даже те, у кого нету рук.
А вдали, на краю твоих мук
То ли дьявол стоит, то ли Бог.
1984
***
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
—————-—
Я иду по ту сторону
Вдоль заветных крестов.
Иногда даже ворону
Я поверить готов.
Даже старому ворону –
Он кричит неспроста:
– Не гляди на ту сторону
Мирового креста.
Ты идёшь через пропасти,
Обезумив почти.
Сохрани тебя Господи,
Боль веков отпусти…
А на той на сторонушке
Что-то брезжит вдали…
Хоть на каменной горушке,
Крестный путь, не пыли!
Дальней каменной горушке
Снится сон во Христе,
Что с обратной сторонушки
Я распят на кресте.
***
ВИДЕНИЕ
————————
Как родился Господь при сиянье огромном,
Пуповину зарыли на Севере тёмном.
На том месте высокое древо взошло,
Во все стороны Севера стало светло.
И Господь возлюбил непонятной любовью
Русь Святую, политую Божеской кровью.
Запах крови учуял противник любви
И на землю погнал легионы свои.
Я увидел: всё древо усеяли бесы
И, кривляясь, галдели про чёрные мессы.
На ветвях ликовало вселенское зло:
– Наше царство пришло, наше царство пришло!
Одна тяжкая ветвь обломилась и с криком
Полетела по ветру в просторе великом,
В стольный город на площадь её принесло:
– Наше царство пришло, наше царство пришло!
***
Друг от друга всё реже стоим
В перебитой цепи воскрешений.
Между нами фантомы и дым.
Мы давно превратились в мишени.
Застит низкого солнца клочок
Тёмной воли картавая стая.
Но косится в бою твой зрачок,
Голубиную книгу читая.
1988
***
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
——————
Я погиб, хотя ещё не умер,
Мне приснились сны моих врагов.
Я увидел их и обезумел
В ночь перед скончанием веков.
Верно, мне позволил Бог увидеть,
Как умеют предавать свои,
Как чужие могут ненавидеть
В ночь перед сожжением любви.
Жизнь прошла, но я ещё не умер.
Слава — дым иль мара на пути.
Я увидел дым и обезумел:
Мне его не удержать в горсти!
Я увидел сны врагов природы,
А не только сны моих врагов.
Мне приснилась ненависть свободы
В ночь перед скончанием веков.
Я услышал, как шумят чужие,
А не только говорят свои.
Я услышал, как молчит Россия
В ночь перед сожжением любви.
Вон уже пылает хата с краю,
Вон бегут все крысы бытия!
Я погиб, хотя за край хватаю:
— Господи! А Родина моя?!
1993
***
ЗАХОРОНЕНИЕ В КРЕМЛЕВСКОЙ СТЕНЕ
————————
Когда шумит поток краснознаменный,
Рыдай и плачь, о Русская земля!
Смотри: идет проклятьем заклейменный
Последний поименный штурм Кремля.
***
НОВОЕ СОЛНЦЕ
————————————
А над нами всё грозы и грозы,
Льются слёзы, кровавые слёзы,
Да не только от ран ножевых.
Матерь Божья над Русью витает,
На клубок наши слёзы мотает,
Слёзы мёртвых и слёзы живых,
Слёзы старых, и малых, и средних,
Слёзы первых и слёзы последних…
А клубок всё растёт и растёт.
А когда небо в свиток свернётся,
Превратится он в новое солнце,
И оно никогда не зайдёт.
«Имя ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА вспыхнуло на поэтическом небосклоне звездой первой величины в середине семидесятых годов. Русское национальное самосознание, русская история, пути и перепутья славянства воплотились в самобытнейшее поэтическое слово. В поэзии ожили античные образы, ощутилось дыхание титанов Возрождения.
Откуда же «даль повыслала» поэта с такой стертой в народе фамилией и с таким ярким даром? Юрий Поликарпович Кузнецов родился 11 февраля 1941 года в станице Ленинградской, что на Кубани. Затем с матерью переехал в Тихорецк, к деду и бабке. (Отец ушел на фронт и в 1944 году погиб в Крыму, при штурме Сапун-горы.)
Вот одно из воспоминаний поэта о том времени:
«Мой дед любил выходить по вечерам во двор и смотреть в небо. Он долго глядел на звезды, качал головой и задумчиво произносил: «Мудрёно!» В этом словце звучала такая полнота созерцания, что его запомнили не только дети, но и внуки. А мне он дал понять, что слово значит больше, чем есть, если им можно объять беспредельное. Свои первые стихи написал в девять лет».
Влияние русской сказки на творчество Кузнецова несомненно и плодотворно. Многие его стихи сказочны. Звук, язык, колорит ― сказочны. Сказочен дух. «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!» Выразительны речевые обороты, эпические повторы, живые диалоги ― вся та «фигуральность языка», его стихия, которой мы наслаждаемся в этом жанре.
Кузнецов понятие «русское» отождествляет с понятием «духовное», «живое», «неисчерпаемое». Кузнецов опирается на фольклор, и не только на славянский, как на великую и живую силу; народные предания, притчи, пословицы, сказки сами по капиллярам души поднимаются из глубин веков и питают его творчество. А иногда прорываются как из артезианских скважин.
Поэтика Кузнецова ― это многозначный символ, служащий стержнем многих созданий, яркая антитеза, емкий поэтический образ, дерзость заглядывания в самые темные закоулки души, умение, подобно Даниле-мастеру, брать красоту в опасной близости от темной силы.
Юрий Кузнецов однажды написал: «Моя поэзия ― вопрос грешника. И за нее я отвечу не на земле»…
—————————
Николай Дмитриев. «Я пришел и ухожу ― один. » К 60-летию Юрия Кузнецова
***
«…На сегодняшнюю жизнь смотреть страшно, и многие честные люди в ужасе отводят глаза. Я СМОТРЮ В УПОР. Есть несколько типов поэтов. Я принадлежу к тем, которые глаза не отводят…»
—————-—
Юрий Кузнецов