что вадик будем делать чего ты пристал
Что вадик будем делать чего ты пристал
Повести и рассказы
ПРОЩАНИЕ С МАТЕРОЙ
ДОЧЬ ИВАНА, МАТЬ ИВАНА
ВАСИЛИЙ И ВАСИЛИСА
ВНИЗ И ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ
ЧТО ПЕРЕДАТЬ ВОРОНЕ?
ВЕК ЖИВИ — ВЕК ЛЮБИ
Повести и рассказы
Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна фарами и в комнате стало совсем светло.
Свет, покачиваясь, ощупал потолок, спустился но стене вниз, свернул вправо и исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и теперь, в полной темноте и тишине, казалось, что это был какой-то тайный знак.
Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы. Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни лицо, которое затем сразу же исчезало, и уже не было ничего, кроме бесконечно глубокой темноты, – ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет – как благодать.
Потом он лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет на той самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в полном мраке. Но затем они вдруг вспыхивают и освещают дом, возле которого машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.
– Что вам надо? – спрашивают его изнутри.
– Деньги для Марии, – отвечает он.
Ему выносят деньги, и машина идет дальше, опять в полной темноте. Но как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в окно, и его снова спрашивают:
Он просыпается во второй раз.
Темнота. Все еще ночь, по-прежнему кругом ни огонька и ни звука, и среди этого мрака и безмолвия с трудом верится, что ничего не случится, и в свой час придет рассвет, и наступит утро.
Кузьма лежит и думает, сна больше нет. Откуда-то сверху, как неожиданный дождь, падают свистящие звуки реактивного самолета и сразу же стихают, удаляясь вслед за самолетом. Опять тишина, но теперь она кажется обманчивой, словно вот-вот должно что-то произойти. И это ощущение тревоги проходит не сразу.
Кузьма думает: ехать или не ехать? Он думал об этом и вчера и позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет поздно. Надо сейчас сказать себе: да или нет? Надо, конечно, ехать. Ехать. Хватит мучиться. Здесь ему больше просить не у кого. Утром он встанет и сразу пойдет на автобус. Он закрывает глаза – теперь можно спать. Спать, спать, спать… Кузьма пытается накрыться сном, как одеялом, уйти в него с головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься одним боком, холодно другому. Он спит и не спит, ему снова грезится машина, но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас глаза и окончательно очнуться. Он поворачивается на другой бок – все еще ночь, которую не приручить никакими ночными сменами.
Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:
– Собери мне чего-нибудь с собой, поеду я.
– В город? – настораживается Мария.
Мария вытирает о фартук руки и садится перед печкой, щурясь от жара, обдающего ее лицо.
– Не даст он, – говорит она.
– Ты не знаешь, где конверт с адресом? – спрашивает Кузьма.
– Где-нибудь в горнице, если живой. Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.
– Не даст он, – повторяет Мария.
Кузьма садится за стол и молча ест. Он и сам не знает, никто не знает, даст или не даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает ее.
– Сам-то назад приедешь? – спрашивает Мария.
Он отставляет от себя тарелку и задумывается. Кошка, выгнув спину, точит в углу когти, потом опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам. Он встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.
Он одевается и слышит, что Мария плачет. Ему пора уходить – автобус отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.
На улице ветер – все качается, стонет, гремит.
Ветер дует автобусу в лоб, сквозь щели в окнах проникает внутрь. Автобус поворачивается к ветру боком, и стекла сразу начинают позванивать, в них бьет поднятыми с земли листьями и мелкими, как песок, невидимыми камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там и до зимы недалеко, уже конец октября.
Кузьма сидит на последнем сиденье у окна. Народу в автобусе немного, свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и переходить. Он втянул голову в плечи и, нахохлившись, смотрит в окно. Там, за окном, километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер – ветер в лесу, ветер в поле, ветер в деревне.
Люди в автобусе молчат – непогода сделала их угрюмыми и неразговорчивыми. Если кто и перебросится словом, то вполголоса, не понять. Даже думать не хочется. Все сидят и только хватаются за спинки передних сидений, когда подбрасывает, устраиваются поудобней – все заняты лишь тем, что едут.
На подъеме Кузьма пытается различить вой ветра и вой мотора, но они слились в одно – только вой, и все. Сразу за подъемом начинается деревня. Автобус останавливается возле колхозной конторы, но пассажиров тут нет, никто не входит. В окно Кузьме видна длинная пустая улица, по которой, как по трубе, носится ветер.
Что вадик будем делать чего ты пристал
Она помолчала, рассматривая меня, и я кожей почувствовал, как при взгляде ее косящих внимательных глаз все мои беды и несуразности прямо-таки взбухают и наливаются своей дурной силой. Посмотреть, конечно, было на что: перед ней крючился на парте тощий диковатый мальчишка с разбитым лицом, неопрятный без матери и одинокий, в старом, застиранном пиджачишке на обвислых плечах, который впору был на груди, но из которого далеко вылезали руки; в перешитых из отцовских галифе и заправленных в чирки марких светло-зеленых штанах со следами вчерашней драки. Я еще раньше заметил, с каким любопытством поглядывает Лидия Михайловна на мою обутку. Из всего класса в чирках ходил только я. Лишь на следующую осень, когда я наотрез отказался ехать в них в школу, мать продала швейную машину, единственную нашу ценность, и купила мне кирзовые сапоги.
— И все-таки на деньги играть не надо, — задумчиво сказала Лидия Михайловна. — Обошелся бы ты как-нибудь без этого. Можно обойтись?
Не смея поверить в свое спасение, я легко пообещал:
Я говорил искренне, но что поделаешь, если искренность нашу нельзя привязать веревками.
Справедливости ради надо сказать, что в те дни мне пришлось совсем плохо. Колхоз наш по сухой осени рано рассчитался с хлебосдачей, и дядя Ваня больше не приезжал. Я знал, что мать места себе не находит, переживая за меня, но мне от этого было не легче. Мешок картошки, привезенный в последний раз дядей Ваней, испарился так быстро, будто ею кормили, по крайней мере, скот. Хорошо еще, что, спохватившись, я догадался немножко припрятать в стоящей во дворе заброшенной сараюшке, и вот теперь только этой притайкой и жил. После школы, крадучись, как вор, я шмыгал в сараюшку, совал несколько картофелин в карманы и убегал за улицу, в холмы, чтобы где-нибудь в удобной и скрытой низинке развести огонь. Мне все время хотелось есть, даже во сне я чувствовал, как по моему желудку прокатываются судорожные волны.
В надежде наткнуться на новую компанию игроков, я стал потихоньку обследовать соседние улицы, бродил по пустырям, следил за ребятами, которых заносило в холмы. Все было напрасно, сезон кончился, подули холодные октябрьские ветры. И только на нашей полянке по-прежнему продолжали собираться ребята. Я кружил неподалеку, видел, как взблескивает на солнце шайба, как, размахивая руками, командует Вадик и склоняются над кассой знакомые фигуры.
В конце концов я не выдержал и спустился к ним. Я знал, что иду на унижение, но не меньшим унижением было раз и навсегда смириться с тем, что меня избили и выгнали. Меня зудило посмотреть, как отнесутся к моему появлению Вадик и Птаха и как смогу держать себя я. Но больше всего подгонял голод. Мне нужен был рубль — уже не на молоко, а на хлеб. Других путей раздобыть его я не знал.
Я подошел, и игра сама собой приостановилась, все уставились на меня. Птаха был в шапке с подвернутыми ушами, сидящей, как и все на нем, беззаботно и смело, в клетчатой, навыпуск рубахе с короткими рукавами; Вадик форсил в красивой толстой куртке с замком. Рядом, сваленные в одну кучу, лежали фуфайки и пальтишки, на них, сжавшись под ветром, сидел маленький, лет пяти-шести, мальчишка.
Первым встретил меня Птаха.
— Чего пришел? Давно не били?
— Играть пришел, — как можно спокойней ответил я, глядя на Вадика.
— Кто тебе сказал, что с тобой, — Птаха выругался, — будут тут играть?
— Что, Вадик, сразу будем бить или подождем немножко?
— Чего ты пристал к человеку, Птаха? — щурясь на меня, сказал Вадик. — Понял, человек играть пришел. Может, он у нас с тобой по десять рублей хочет выиграть?
— У вас нет по десять рублей, — только чтобы не казаться трусом, сказал я.
— У нас есть больше, чем тебе снилось. Ставь, не разговаривай, пока Птаха не рассердился. А то он человек горячий.
— Не надо, пусть играет. — Вадик подмигнул ребятам. — Он здорово играет, мы ему в подметки не годимся.
Теперь я был ученый и понимал, что это такое — доброта Вадика. Ему, видно, надоела скучная, неинтересная игра, поэтому, чтобы пощекотать себе нервы и почувствовать вкус настоящей игры, он и решил допустить в нее меня. Но как только я затрону его самолюбие, мне опять не поздоровится. Он найдет, к чему придраться, рядом с ним Птаха.
Я решил играть осторожно и не зариться на кассу. Как и все, чтобы не выделяться, я катал шайбу, боясь ненароком угодить в деньги, потом тихонько тюкал по монетам и оглядывался, не зашел ли сзади Птаха. В первые дни я не позволял себе мечтать о рубле; копеек двадцать — тридцать, на кусок хлеба, и то хорошо, и то давай сюда.
Но то, что должно было рано или поздно случиться, разумеется, случилось. На четвертый день, когда, выиграв рубль, я собрался уйти, меня снова избили. Правда, на этот раз обошлось легче, но один след остался: у меня сильно вздулась губа. В школе приходилось ее постоянно прикусывать. Но, как ни прятал я ее, как ни прикусывал, а Лидия Михайловна разглядела. Она нарочно вызвала меня к доске и заставила читать французский текст. Я его с десятью здоровыми губами не смог бы правильно произнести, а об одной и говорить нечего.
— Хватит, ой, хватит! — испугалась Лидия Михайловна и замахала на меня, как на нечистую силу, руками. — Да что же это такое?! Нет, придется с тобой заниматься отдельно. Другого выхода нет.
Так начались для меня мучительные и неловкие дни. С самого утра я со страхом ждал того часа, когда мне придется остаться наедине с Лидией Михайловной и, ломая язык, повторять вслед за ней неудобные для произношения, придуманные только для наказания слова. Ну, зачем еще, как не для издевательства, три гласные сливать в один толстый тягучий звук, то же «о», например, в слове «beaucoup» (много), которым можно подавиться? Зачем с каким-то пристоном пускать звуки через нос, когда испокон веков он служил человеку совсем для другой надобности? Зачем? Должны же существовать границы разумного. Я покрывался потом, краснел и задыхался, а Лидия Михайловна без передышки и без жалости заставляла меня мозолить бедный мой язык. И почему меня одного? В школе сколько угодно было ребят, которые говорили по-французски ничуть не лучше, чем я, однако они гуляли на свободе, делали, что хотели, а я, как проклятый, отдувался один за всех.
Я шел туда как на пытку. И без того от природы робкий и стеснительный, теряющийся от любого пустяка, в этой чистенькой, аккуратной квартире учительницы я в первое время буквально каменел и боялся дышать. Мне надо было говорить, чтобы я раздевался, проходил в комнату, садился — меня приходилось передвигать, словно вещь, и чуть ли не силой добывать из меня слова. Моим успехам во французском это никак не способствовало. Но, странное дело, мы и занимались здесь меньше, чем в школе, где нам будто бы мешала вторая смена. Больше того, Лидия Михайловна, хлопоча что-нибудь по квартире, расспрашивала меня или рассказывала о себе. Подозреваю, что она нарочно для меня придумала, будто пошла на французский факультет потому лишь, что в школе этот язык ей тоже не давался и она решила доказать себе, что может овладеть им не хуже других.
Забившись в угол, я слушал, не чая дождаться, когда меня отпустят домой. В комнате было много книг, на тумбочке у окна стоял большой красивый радиоприемник с проигрывателем — редкое по тем временам, а для меня и вовсе невиданное, чудо. Лидия Михайловна ставила пластинки, и ловкий мужской голос опять-таки учил французскому языку. Так или иначе, от него никуда было не деться. Лидия Михайловна в простом домашнем платье, в мягких войлочных туфлях ходила по комнате, заставляя меня вздрагивать и замирать, когда она приближалась ко мне. Я никак не мог поверить, что сижу у нее в доме, все здесь было для меня слишком неожиданным и необыкновенным, даже воздух, пропитанный легкими и незнакомыми запахами, иной, чем я знал, жизни. Невольно создавалось ощущение, словно я подглядываю эту жизнь со стороны, и от стыда и неловкости за себя я еще глубже запахивался в свой кургузый пиджачишко.
Что вадик будем делать чего ты пристал
Рассказы советских писателей
Существует ли такое самобытное художественное явление — рассказ 70-х годов? Есть ли в нем новое качество, отличающее его от предшественников, скажем, от отмеченного резким своеобразием рассказа 50-х годов? Не предваряя ответов на эти вопросы, — надеюсь, что в какой-то мере ответит на них настоящий сборник, — несколько слов об особенностях этого издания.
Оно составлено из произведений, опубликованных, за малым исключением, в 70-е годы, и, таким образом, перед читателем — новые страницы нашей многонациональной новеллистики.
В сборнике представлены все крупные братские литературы и литературы многих автономий — одним или несколькими рассказами. Наряду с произведениями старших писательских поколений здесь публикуются рассказы молодежи, сравнительно недавно вступившей на литературное поприще. Двадцатипятилетняя Ирена Гансиняускайте — самый молодой из авторов сборника, среди которых такие корифеи литературного труда, как Павел Нилин, Григол Чиковани, Ибрагим Гази, Бердыназар Худайназаров, Федор Уяр. Особенно широко представлено в сборнике среднее поколение, плодотворно работающее в последние годы: Евгений Носов, Юрий Казаков, Валентин Распутин, Григор Тютюнник, Грант Матевосян, Андрей Битов, Фазиль Искандер, Нодар Думбадзе, Агаси Айвазян, Андрис Якубан… От творческой энергии писателей этого поколения в значительной мере зависит — и это показывает сборник — судьба рассказа сегодня.
Можно ли найти какие-то общие черты, объединяющие столь пестрое содружество талантов, художественных традиций и школ, стилевых манер? Если говорить о том, что несет на себе печать последних лет 70-х годов, то для братских литератур несомненно общее — отход от этнографизма и бытописания и ориентация на проблемный рассказ.
Не сразу и не без труда преодолевает новеллистика некоторую робость перед сложной проблематикой современной жизни. Но все же овладевает ею. Рассказ описательный, иллюстративный, благодушно сторонящийся острых вопросов, какие ставит ныне жизнь, постепенно отступает, теряет кредит у читателя, а на первый план выходят произведения совсем другого духовного потенциала. Именно они и определяют тенденции роста и развития.
Конечно, необходимы уточнения и не следует слишком поспешно обобщать. Сказанное выше нельзя отнести в равной мере к русскому, украинскому или узбекскому рассказу — у каждого из них свои свершения и надежды, свои традиции и пути. Ведь истинное значение творческих достижений писателя можно понять до конца только в контексте национальной литературы.
Молодой эстонский прозаик Рейн Салури, внимательно изучающий опыт западноевропейских мастеров, совсем не похож на Григора Тютюнника, вносящего в украинскую новеллу ноту сурового реализма, характерного для украинской литературы XIX века; размытые пастельные краски латышской новеллы резко контрастируют с густой и яркой живописью Нодара Думбадзе. Столь же контрастен по отношению к лирическому, мягко напевному белорусскому рассказу графически четкий рисунок рассказа Оролхона Бокеева, воспринявшего уроки замечательной плеяды основоположников казахской прозы. У Евгения Носова и Гранта Матевосяна общая для них тема «истоков» находит разное выражение, в духе разных национальных и художественных традиций русской и армянской литератур. Все это так. Различия очевидны.
Однако и общее тоже проступает явственно — что и позволяет представить читателю это пестрое собрание рассказов и многоцветную панораму жизни как нечто цельное, связанное единством художественного и духовного поиска.
Человеку дарят имя
«Дерхаб!» — слово, достойное любой похвалы.
Не упрекайте меня, почтенные, в излишнем пристрастии к этому слову — я готов повторять его при каждой встрече с добрыми людьми. Уж сколько веков оно служит нам, а ничуть не износилось от частого употребления, лишь отполировалось до блеска. На самой скромной свадьбе, на самом пышном торжестве, от бритоголовых вершин Дупе-дага до отвесных скал Цудахара — всюду: и на равнине, и в горах моей страны — звучит и радует слух это доброе даргинское слово, смысл которого составляют самые сердечные, самые светлые пожелания. Слово это полно радостью до краев, как полон рог и бокал с геджухским вином, сопровождающие «Дерхаб!» по обе стороны, как самого почетного гостя.
«Дерхаб!» — этим словом началось торжество в доме кузнеца Асхаба. Поскольку мы с вами немного запозднились, позвольте мне теперь познакомить вас с кузнецом Асхабом из рода Сурхаевых, его милой женой Меседу и гостями. Начнем, как водится, с главы дома. Кузнец… Слышите, сколько упругого звона в этом слове? Скажешь — и сразу видится маленькая сельская кузня с закоптелыми стенами, пропахшими окалиной; старые залатанные мехи раздувают горн; на сплющенную наковальню то присаживаются острокрылые щипцы, чьи губы напоминают птичий клюв, то падает с тяжким уханьем древняя кувалда, за которой в споре с железом всегда остается последнее слово. Кувалда… Слово старое, но смысл его стал совершенно иным. Хозяин дома теперь работает на заводе сепараторов, где кузня — ведущий цех: здесь кузнецы не жонглируют кувалдой, а работают пневматическим молотом, который в тысячу раз тяжелее кувалды и на столько же легче для мускулов мастера. Древнее ремесло обрело в наше время почет и уважение не только за мощные бицепсы кузнеца, но и за его умную голову.
Пятнадцать лет назад кузнец Асхаб женился на дочери хромого бухгалтера с красивым, как зарница в июне, именем — Меседу. И я скажу, и земляки подтвердят: Меседу по праву носит свое имя; отец красавицы не зря твердил, что готов стать хромым на обе ноги, если кто усомнится в том, что его дочь — самая ладная в ауле, хотя спесь и не лучшее украшение папахи мужчины…
Первые пять лет кузнец прожил в согласии и уважении (в отличие от всех горцев, которые любить, ладно уж, согласны, но чтоб уважать — не уговоришь и не заставишь) со своей женой в ауле. Всюду их видели вместе, что немало удивляло тех, кто избегает показываться со своей половиной на улице, не сядет с ней рядом в клубе, чтобы послушать лекцию о равноправии женщин, я уж не говорю о том, чтобы поддержать под руку мать своих детей, помочь, когда она несет воду или вязанку хвороста. Спросите: а что мешает мужчине самому принести воду или дрова? Отвечу: предрассудок, чтоб его… Ну, ладно, мы люди культурные, будем жить надеждами, что этот самый предрассудок вот-вот сойдет на нет, как нефтяные пятна на волнах Каспия… Вах! Мы, кажется, отвлеклись, далеко отошли от праздничного стола в доме кузнеца Асхаба.
Все, казалось, было хорошо в его молодой семье, и в пасмурный день первый луч солнца заглядывал к ним раньше, чем в другие сакли, и гости у них бывали, и не за пустой стол садились, только одно обстоятельство омрачало юных супругов. Каждый — втайне от другого — печалился и грустил, горевал и беспокоился. Не было детей.
Родные кузнеца не раз и не два намекали ему, чтобы развелся с бездетной — тут не то что предрассудок, сам закон был на его стороне — и женился на другой.
Родственники мужа пытались осторожно втолковать и жене, что все равно без детей крепкой семьи не создашь. Меседу от этих разговоров «по душам» делалась кроткой, молчаливой и на все вопросы отвечала горькими слезами. Но кузнец о разводе и слышать не хотел, даже если суждено оборваться прославленному роду Сурхаевых.
Чтобы уберечься от возможных и даже неизбежных распрей, Асхаб решил переехать в большой город, где никто никого толком не знает. А там можно взять ребенка на воспитание: в конце концов, не тот отец, кто жизнь дал, а тот, кто воспитал, человеком сделал.
Для работящего всюду дело найдется. В городе кузнецу особенно повезло: вместе с другими рабочими он первым закладывал фундамент завода сепараторов, на котором и теперь кузнецкое дело — не лишнее. Здесь Асхаб обрел верных друзей, завоевал уважение. А в награду за терпение и верность спустя пятнадцать лет после свадьбы Меседу родила сына. Да еще какого! Через месяц младенец улыбался миру четырьмя зубами-жемчужинами. Не верите? Хотите уличить меня в незнании законов природы? А известно ли вам, почтенные, что у природы бывают свои причуды? Захочет — у одной матери из трех сыновей вырастут два мастера-умельца, а третий — доцент. И что поделаешь? Еще не все законы природы нами познаны…
9 очевидных признаков того, что тебя используют, и как это прекратить
Здоровые отношения с окружающими людьми строятся по принципу «отдал-взял». Но к сожалению, далеко не каждый готов его придерживаться. Некоторые люди привыкли воспринимать все добрые поступки как должное и манипулировать близкими. Ты можешь стать жертвой их манипуляций, сам того не замечая.
1. С тобой общаются, только когда ты полезен
Если твоё общение с человеком состоит из постоянных просьб о помощи с его стороны, то это веский повод задуматься, не используют ли тебя. Понятно, что в любых отношениях люди то и дело обмениваются знаниями, опытом, советами и стараются оказать посильную поддержку друг другу.
Но тут важно обратить внимание на то, как часто у вас происходят диалоги или встречи без повода, и есть ли они вообще. Если любое сообщение от человека начинается со слов «Можешь помочь?», если он видится с тобой исключительно перед тем, как о чём-то попросить тебя, если в остальное время он не выходит с тобой на связь – бросай такого знакомого, друга, родственника. Хватит позволять другим людям использовать тебя.
2. У тебя пытаются вызвать чувство вины
Тебе наверняка знакома такая ситуация: человек просит тебя о чём-то, а когда ты отказываешься, начинает давить на жалость и вызывать у тебя чувство вины. Он может напоминать тебе о твоём долге, утверждать, что кроме тебя ему никто не сможет помочь, делать отсылку к другим похожим ситуациям, повысить градус эмоций.
Конечно, большинство людей сдадутся после таких манипуляций, согласятся на всё, о чём их просят, и к тому же поспешат извиниться, что только на руку просителю. Если ты замечаешь, что человек регулярно пытается вызвать у тебя чувство вины, скорее всего, тебя используют, причём делают это весьма изощрённо.
3. От тебя только требуют, ничего не отдавая взамен
Есть такие люди, которые считают, что им все должны. Дети должны их обеспечивать, на работе должны дать повышение, родственники должны пожертвовать своим комфортом и приютить их в своей квартире, соседи должны бесплатно помочь с ремонтом и так далее.
Такие люди не умеют просить, они могут только требовать, причём нередко в грубой форме. Кроме того, они ничего не готовы отдавать взамен – когда их просят об ответной услуге, они оперативно сливаются, находят себе важные дела, жалуются на состояние здоровья или наигранно сожалеют о том, что не обладают нужным уровнем знаний и опыта в каком-либо вопросе.
Если человек, который постоянно просит у тебя об одолжении, никогда не приходит тебе на помощь, игнорирует твои намёки и придумывает отговорки всякий раз, когда у вас что-то запланировано, то подумай получше, стоит ли держаться за такого ненадёжного знакомого. Хватит тратить свои силы и время на человека, который это не ценит и который не готов отвечать тебе добром на добро.
4. Тебе никогда не говорят спасибо
Ты стараешься для человека, всегда приходишь ему на помощь, решаешь его проблемы, оказываешь необходимую поддержку и даже не получаешь банальной благодарности в виде «Спасибо». Всё выглядит так, будто ты не делаешь ничего необычного и просто выполняешь свои обязанности. Тебя и твои усилия воспринимают как должное, но при этом, если человек снизойдёт и сделает хотя бы что-то хорошее для тебя, он будет требовать от тебя кучу благодарностей, признания и красивых слов. Не стоит оставаться рядом с теми, кто обесценивает всё, что ты для них делаешь.
5. Ты должен делать то, что хочет другой человек
Если в твоих отношениях с родственником, другом или девушкой твоё мнение никогда не учитывается или упорно игнорируется, отвергается с использованием кучи сомнительных аргументов, то велика вероятность, что тебя просто используют. Совместные планы внезапно отменяются в последний момент, с тобой проводят время только тогда, когда никаких других дел больше нет, вы выходите из дома тогда, когда он этого хочет, и делаете то, что он хочет. При этом именно ты обязан подстраивать под него свободное время и отодвигать свои желания на задний план.
6. С тобой обращаются по-доброму только тогда, когда от тебя что-то нужно
Над тобой постоянно шутят, насмехаются, тебя игнорируют, и так происходит ровно до того момента, пока от тебя что-то не будет нужно. В таком случае человек сразу же меняется до неузнаваемости, становится вежливым и обходительным, извиняется за своё поведение и даёт тебе надежду на то, что отныне всё будет по-другому. Стоит отказаться от иллюзий и признаться самому себе в том, что с тобой так хорошо общаются исключительно потому, что ты можешь быть полезен. И как только ты выполнишь то, что от тебя требуют, всё вернётся на круги своя.
7. Тебе навязывают ярлыки
Если другой человек постоянно пытается навязать тебе своё видение мира, привить определённые нормы, делит всё на «правильное» и «неправильное», будь осторожен – обычно так поступают те, кто хочет сделать тебя более удобным для общения. Привив тебе установки, человек получает над тобой власть, понимает, как можно тобой манипулировать. Самое печальное – такую манипуляцию крайне сложно распознать, и ты рискуешь быть в неведении долгие годы, искренне считая, что при принятии решений руководствуешься только своими принципами.
8. На тебя постоянно морально давят
Если в отношениях с кем-либо: неважно, родственник это, друг или твоя девушка, у тебя возникает ощущение, что тебя постоянно пытаются воспитывать, на тебя давят, тебя ругают, оправдывая свои действия заботой и пожеланием лучшей жизни, то тебе пора задуматься о том, что это ненормально. Скорее всего, человек просто выстраивает свой авторитет, пытаясь использовать тебя и показать тебе, кто главный в ваших отношениях. Разумеется, если он займёт лидирующие позиции, ему будет проще контролировать тебя и твои действия.
9. В твою сторону отпускают слишком много комплиментов и похвалы
Понятное дело: каждому человеку приятно слышать комплименты в свой адрес. От этого ты мгновенно добреешь, проникаешься к человеку доверием и в целом начинаешь относиться к нему более внимательно и снисходительно. Но когда комплиментов и похвалы слишком много, это может свидетельствовать о том, что от нас чего-то хотят. К примеру, твой коллега может восхищаться твоим мастерством и профессионализмом, а после попросить тебя помочь ему с проектом. Ты вряд ли откажешь тому, кто доставил тебе так много положительных эмоций, и возьмёшь его ответственность на себя.
Как не дать себя использовать
Ты можешь обезопасить себя от манипуляций со стороны окружающих людей, следуя всего трём основным советам.
1. Учись говорить «нет»
Умение отказывать, причём делать это уверенно, без оправданий и извинений, позволяет чётко дать понять манипулятору, что ему не стоит пытаться давить на жалость, взывать к чувству долга или тратить своё и твоё время на бессмысленную похвалу и комплименты. Если ты научишься говорить «нет», ты никогда не позволишь окружающим использовать себя.
2. Проси об ответной услуге
Когда человек постоянно просит тебя о помощи, ничего не предлагая взамен, проси его об ответной услуге. Большинство людей, услышав об этом, сразу же испарятся. Человек, который привык использовать тебя, будет не готов становиться твоим должником. Такие люди ищут односторонней помощи, веря, что им необязательно отплачивать тем же.
3. Не позволяй кому-либо влиять на твои решения
Принимай все важные решения в одиночку, не советуясь с родными, близкими, коллегами и знакомыми. Не позволяй им давить на тебя, подвергать сомнению твои знания и опыт, критиковать тебя, оправдывая это заботой и любовью. Пусть окружающие тебя люди уважают твои решения и не пытаются им препятствовать.