чем обиты стены в психушке

masterok

Мастерок.жж.рф

Хочу все знать

Так называемая «Белая комната» – это особый режим содержания для политических заключенных, который особенно полюбился иранскому правительству.

Смысл в том, что свое бессрочное заключение осужденному приходится отбывать в идеально белой камере с полной звукоизоляцией. Окон в камере нет, свет никогда не гаснет, стены, пол и потолок выкрашены ровным слоем кремовой белой краски. На обед через белую дверь просовывают белую тарелку с белым рисом. Разговаривать с охраной запрещается. Если заключенному нужно в туалет, он просовывает под дверь белый лист бумаги, после чего охрана в белых костюмах, масках и специальной обуви с бесшумными подошвами проводит заключенного по белому коридору в такую же белую уборную.

Однако есть такие сведения:

Амир Фахравар, один из пленников, позже описал этот свой опыт как оглушающий и бесчеловечный. Дело Фахравара было задокументировано организацией «Международная амнистия» в 2004 году, когда он подвергался пыткам.

В 2004 году Амира Фахравара, узника иранской «Белой комнаты», пытали в течение 8 месяцев. По сей день он не может избавиться от кошмаров при воспоминании о его пребывании в ней.

«Я просидел там восемь месяцев и в результате не мог вспомнить лица моих родителей, – говорит Фахравар. – Когда я наконец получил свободу, назвать меня нормальным человеком было невозможно».

Источник

Правда психиатрических больниц

Родители в психиатрическую больницу меня возили три раза, но положенный срок я отсидела только два.

В психушке меня врач позвала к себе в кабинет, у неё вид больной, глаза вытаращенные лезут из орбит, а под ними синяки черные. Как заорала на меня: «Отвечай, как дело было, тебе голос свыше приказал?!». Какая-то врач сказала: «Да у неё по глазкам видно, что она больна».

Стояли там коляски инвалидные. На полу лежала женщина, которая под себя писала, шевелиться не могла. Уколы ей делали без конца, а потом на носилках унесли. Дверь железная на замке, ключ у врачей в кармане.

Умоляла я родителей забрать меня, они подписали нужные бумаги и в этот день меня отпустили, но это было только начало.

А вот третий раз был по настоящему страшный! Во взрослой психиатрической больнице.

Пришла ко мне на свидание мамка, тогда я немного очнулась. В психушке была специальная комната для свиданий, вот тогда я совершила побег. Мамка с медсестрой болтали стоя возле двери, я была рядом и неожиданно у меня промелькнула мысль, что дверь не заперта! Разум прояснился, я очень быстро, мгновенно открыла дверь (она оказалась действительно незапертой) и выбежала на улицу.

Чувствовала после психушки плохо. Беспокойство оставалось сильное. Сознание помутнённое. Телевизор не смотрелся. Всё казалось неживым, бесчувственным. Даже природа не радовала. Прошло такое состояние только через 5 месяцев.

Меня в изолятор перевели с обычной палаты з

Источник

В окружении желтых стен. Исповедь девушки, прошедшей через психиатрическую лечебницу

Это не проходит. Это не отпускает. Это не забывается.

Это история тюменки, простой девушки, которая в силу жизненных обстоятельств провела некоторое время в стенах психиатрической лечебницы. История одновременно грустная и жесткая, вызывающая жалость и ужас. История, рассказанная на одном дыхании и описанная максимально просто и в то же время реалистично.

…Я попала сюда по ошибке. По крайней мере, так мне кажется. И думаю, недолгое пребывание в больнице оставит куда ощутимей след, чем причина госпитализации. Жаль только, что совсем не светлый. Загреметь в «желтый дом» может каждый. Неважно, что ты делал, давил чертей на стенах или скакал голым через костер. Или в силу ряда причин решил проститься с жизнью. Конечно, ты думаешь, тебя это не коснется. Знаешь, как это будет?

…Впервые придешь в себя в скорой. Вопрос «Куда вы меня везете?» повиснет в воздухе. Ты узнаешь об этом только тогда, когда увидишь пропускной пункт, окажешься в приемном отделении и тебе предоставят соглашение на добровольную госпитализацию. Отказаться не получится. Ты вообще пробовал когда-нибудь отказаться от психиатрички?

…Как только попадешь сюда, у тебя сразу заберут все личные вещи: телефон, украшения, часы и даже одежду. Тебя вымоют, дадут больничный казенный халат, в котором будешь ходить вплоть до первой передачки. Но сперва тебя отправят в изолятор. Не потому что ты буйный. Придется сдать кровь. Если коронавируса не обнаружат, добро пожаловать в отделение. Ты ждал этого?

…В изоляторе у тебя будет последний шанс побыть наедине с собой. Правда, если никто не поступит одновременно. Иначе придется ожидать переселения в отделение вместе с ним. И да, если у него коронавирус, то каков шанс, что ты не заразишься? Впрочем, в изоляторе ты пробудешь недолго. Я ждала часа три. Выходить запрещено, туалет — обычный горшок. Так что в таких условиях остаться наедине — большое везение. Мне не повезло. Хотя сейчас кажется, что с удовольствием осталась бы в этом изоляторе навсегда.

Два отделения. Я называла их для себя максимально просто: «для буйных» и «для спокойных». Мой путь лежал во второе. Но пришлось пройти и через отделение для буйных. Там шумно, очень шумно. Кто-то кричит, кто-то смеется, санитары пытаются кого-то успокоить и выпроводить обратно в палату. Здесь остались мои соседи по изолятору. То есть, три часа я была в компании двух буйных пациентов.

…На первый взгляд здесь все, как в обычных больницах: общие палаты, обед по расписанию, лекарства. Только вот вместе с этим ты заметишь, что в палатах нет дверей, пустые проемы. Поймешь, что любимый смартфон, последнее, что связывает тебя с миром нормальных людей, отберут сразу же. И будут выдавать ровно в 16:00 и всего на полчаса. Это одна из причин, почему я не сделала ни одного снимка. Вторая — ты очень быстро перестанешь мыслить категориями простых людей, их ценности потеряют для тебя смысл. Еще ты обнаружишь, что здесь совсем нет вилок, для психов они опасны. В туалетах тут нет кабинок. Наверное, чтобы не умудрился покончить с собой. Именно тут ты впервые поймешь, как в буквальном смысле на тебя давит атмосфера.

…Утро начнется с шума: палаты готовятся к завтраку. Питаться придется прямо тут, в палате, за прикроватной тумбочкой. Поэтому будь готов, что звуком будильника для тебя станет стук алюминиевой ложки о стенки металлической миски.

…Лекарства дадут два раза в день: после завтрака и перед сном. После первого приема таблеток и пилюль тебе останется только ждать обеда, заняться нечем. Можешь ходить по длинному коридору туда и обратно, делать вид, что гуляешь. Можешь замереть напротив зеркала посреди отделения и любоваться собой. Оно тут единственное. Как и часы, нависающие прямо над ним. Можешь пойти в «комнату для досуга» — угол со старым книжным шкафом, радиоприемником. Общаться с кем-то не рекомендую, люди здесь непредсказуемые. Сейчас он с тобой разговаривает, через секунду замыкается в себе. Впрочем, агрессивных нет, они отсеиваются после изолятора, так что не бойся.

…Главная ценность — полчаса общения со смартфоном. Тебе не до игр, не до фотографий. Ты будешь жадно слушать голоса близких, оставшихся за забором. Будешь впитывать информацию из мира нормальных людей. Мозгу очень не хватает информации, ты сходишь с ума без нее, если каким-то чудом еще не сошел. Боже, какое это счастье — поток знаний, сведений, сплетен, спама. Все то, что раздражает в нормальном мире, здесь становится главной ценностью.

…В палате вас семеро. Про личные границы объяснять не пытайся, многие не понимают. Примерно за месяц пребывания тут любые условности личных границ размываются. Никому нет дела, что ты хочешь побыть один. Кто-то всегда полезет в разговор и тысячу раз переспросит твое имя, из-за расстройств, стрессов и таблеток начинаются проблемы с памятью. Кто-то просто будет лежать и смотреть в одну точку, минута за минутой, час за часом, отвлекаясь только на прием пищи. Кто-то побежит в комнату для досуга.

…Свое время, которое тянулось адски долго, я проводила именно в библиотеке, если кто-то не приходил насладиться хрипом музыки из старого приемника. Остальное время спала. Организм будто впадал в анабиоз, ожидал момента, когда смогу выбраться. Мозг, привыкнув к отсутствию информации, просто погружался в спячку. Так что будь готов, спать ты будешь много. Но быстро поймешь, что радости в этом мало. Иногда я выслеживала санитаров, которые то и дело сбегали в соседнее отделение, чтобы кому-то помочь. Выслеживала, чтобы выпросить телефон для разговора с родителями, выпросить передачку или просто узнать, когда можно будет поговорить с дежурным врачом, чтобы тот убедился в моей адекватности. И, следовательно, выписал меня.

Единственным светлым пятном для меня был сладкий чай и вид за окном. Чай — потому что это единственное, что вообще имело вкус. А «прогулки у подоконника», потому что деревья — это единственное, что связывает тебя с нормальным миром не по расписанию и не по полчаса в день.

…Санитары тоже, как и все люди на планете, попадаются разные. Кто-то позволит вязать тебе по вечерам и даже разрешит взять спицы и нитки, а кто-то бросит дежурное: «По уставу мы не имеем права…» или «Здесь вам не санаторий». Все твое право — это книги в шкафу, из них читабелен только Новый завет и чудом затаившийся на полках Сомерсет Моэм. Странно, что радио большой популярностью не пользуется, хоть заняться особо больше и нечем.

…Тебе, наверное, кажется психбольница местом, где люди лежат в отдельных палатах, связанные по рукам и ногам? Или натыкаются на углы, как зомби? Может быть, в отделении для буйных так и есть, но здесь царит не агрессия, не заторможенность. Всем правит грусть. Все глаза, которые ты видишь, пропитаны грустью. Все диагнозы — грустные. Все жизненные истории — грустны. Впрочем, не волнуйся, многие предпочитают не рассказывать о причинах попадания сюда.

Большинство больных тут лежат не в первый раз. Это самое страшное. Значит выздоровление, социализация — это что-то маловероятное. Со мной в палате лежала девушка. Она тоже попала сюда не впервые. Она сказала: «Мы все встречали на своем пути людей, которые с нами плохо обошлись. Но мы не должны терять веру в хорошее». Глубокая и чистая мысль.

…Очнись. Здесь не лечат людей. Их здесь изолируют. Спасают нормальный мир от таких, как мы. Если пациенты и выходят на улицу, то как минимум с теми же проблемами. Но чаще — с куда более глубокими. Психбольница не дает тебе решение. Она усугубляет обреченность. Больница не скажет тебе «Прощай». Она скажет: «До встречи, дружок»… Впрочем, исключение есть. Это те, для кого здесь последняя гавань. Чаще всего это простые и несчастные люди, которым не нашлось места в жестоком мире нормальных. Нередко здесь лежат пациенты, от которых просто избавились родственники. Впрочем, тебе повезет.

С героиней беседовала Анастасия Иконникова. Фото с Pixabay.

Источник

«Нормальные сюда не попадают»: как я провела пять дней в психбольнице

Объективно я психически здорова — и это не моё мнение, хотя, наверное, и мою оценку можно учитывать: я биолог по образованию, интересуюсь нейрофизиологией, психологией и психиатрией и сейчас изучаю их дистанционно. Здоровой меня считает специалистка, к которой я обращалась, — психотерапевт, психиатр и доктор наук. В психотерапии я пять лет, причин хватает — у меня в анамнезе и изнасилования в несовершеннолетнем возрасте, и жизнь с маленькой дочкой в ситуации постоянного домашнего насилия.

Год назад психиатр, выписывающая мне медикаменты, уехала. Город у нас небольшой – 100 тысяч человек, найти нового врача не так просто, и я решила обратиться за очередным рецептом на антидепрессанты в наш психоневрологический диспансер. Пришла в диспансерное отделение, которое в городе (сам ПНД гораздо дальше) — и в первый раз стало понятно, что бесполезно объяснять, почему необходимы и транквилизаторы, и антидепрессанты. Выписали только первые, а при повторном посещении поставили на учёт с диагнозом «тревожно-депрессивное расстройство».

Незадолго до карантина я пришла за очередным рецептом, но мне отказали. Сказали: «Пейте травки». На остатках психических сил я просидела два с половиной месяца взаперти с детьми, которые болели, потом ко всему этому добавилось несколько трагических событий, итог оказался закономерен: я провалилась в депрессивный эпизод с суицидальными мыслями, которые, впрочем, реализовывать не собиралась, но симптомы и тяжесть ситуации могла оценить. Жить дальше без лекарств было нельзя, и я снова отправилась к врачу в надежде выбить рецепт на антидепрессанты.

Вот тогда-то всё и закрутилось. Стоило мне сказать, что смертельно устала, у меня кончились силы и жить больше не хочется, как моментально вызывали скорую: мы-де не готовы нести за вас ответственность. То, что я приехала сама на машине, нормально отвечаю на вопросы и адекватно себя веду, никто уже не учитывал. Меня не осматривал психолог, а ведь есть методики определения и степени депрессивного состояния, и реальности суицида — я о них знаю. Фактически не было никакой диагностики — только испуг дежурного психиатра и заведующей.

Приехала скорая. Не то чтобы меня в неё затолкали, но и не уговаривали — просто поставили перед фактом: «Надо ехать». Сил сопротивляться не было: я была измотана, а прессовали меня несколько человек — тут и не всякий здоровый сможет отбиться. К тому же я думала, что в больнице разберутся, что я не суицидница, и на этом всё закончится. Наивная!

В машине мне сунули какие-то документы на подпись — я даже не успела толком их прочитать. Пока ехали, успела написать своей психологине и мужу, что меня везут в психоневрологический диспансер.

Диагностики не было и в приёмном покое. Лечащего врача — а видела я его только один раз при поступлении — больше интересовало моё мировоззрение, чем симптомы: например, он подробно расспрашивал, почему я собираюсь поехать учиться за границу.

Мне сказали, что если я не подпишу согласие на госпитализацию, то его получат через суд — а он всегда становится на сторону больницы — и меня запрут на полгода. Я спросила врача, а есть ли у него какие-то другие способы убеждения, кроме угроз, и тогда он начал рассказывать, что ничего страшного, всё будет хорошо. Мол, в отделении мне будет удобно, я смогу остаться в своей одежде, выходить курить, в выходные приедут родственники. Когда я спросила, а чем меня, собственно, будут лечить, ответил: «Давайте, вы у нас хотя бы одну ночь проведёте. Я выпишу феназепам, чтобы вы выспались, а завтра вы напишите отказ от лечения и просьбу перевести в дневной стационар». Это было как раз то, чего мне хотелось, и я всё подписала.

Источник

Как я лежал в психушке. Записки с той стороны

В отношении общества к психическим заболеванием есть две крайности. Первая — маргинализация. Мол, опасные, страшные психи. Вторая — романтизация. Мол, я такой тонкий романтик с биполярочкой. И то, и другое далеко от реальности. Психические болезни — это в первую очередь болезни, от которых нужно лечить. Чем раньше, тем лучше. И лучше один раз полежать в психиатрической больнице, чем отравлять всю свою жизнь безумием.

«Луна» поговорила с людьми, которые однажды оказались в психиатрической больнице и провели там некоторое время. Они поделились опытом и рассказали свои впечатления об условиях, лечебном процессе, интересных соседях. Соседи здесь, действительно, часто попадаются интересные. Лечение помогает, но не всегда. А условия, судя по рассказам, из года в год медленно, но верно становятся немного лучше.

Берегите себя и своё психическое здоровье. Наш новый текст — об этом.

Некоторые имена мы изменили.

Джохар:

Меня положили с биполяркой в 2017 году. Атмосфера очень скучная, делать нечего. Хорошо, книжку можно читать.

Соседи в разной степени поехавшие. Один из них перепрятывал мою пони, чтобы не украли. Процесс лечения состоял из подбора грамотной терапии в виде раздаваемых таблеточек.

Помню санитара, который заставлял убираться каждый день одного и того же деда. 70% его усилий, затрачиваемых на уборку, состояло из потакания собственным нервным тикам. Реально: для, того чтобы сделать шаг, он оборачивался головой, всовывал-высовывал язык, пожимал плечами и раскачивался из стороны в сторону. После короткого диалога с санитаром выяснилось, что дед убирается из большой любви санитара к творчеству Дэвида Линча.

Валентина:

Это было в прошлом году. Началось всё с того, что психиатр из ПНД сообщила мне, что всё, что она может для меня сделать, — это вызвать санитаров и направить меня в психбольницу прямо на месте, а я была не в том состоянии, чтобы отказываться. На месте мне разрешили сделать один звонок, после чего забрали все вещи, выдали пижамку, вкатили феназепам, и следующие три дня я не помню.

Первое воспоминание — как я стою возле туалета и рыдаю, не решаясь туда войти, потому что все двери открыты, уединиться невозможно, а возле одного из унитазов стоит голая женщина и жуёт хлебушек. Её шпыняли за это, потому что она у всех просила хлеб и крошила его на пол. Медсестра уговаривает меня либо решиться пойти уже в туалет, либо пойти плакать в палату.

Курящим было тяжело — сигареты выдавались за общественно-полезные работы типа мытья пола, работы в столовой и всякого такого.

У меня украли книгу! Причём выбрали сборник эстонских новелл, которые, по признанию глубоко интересующегося, не читает вообще никто (глубоко депрессивные истории о деревенских жителях эстонских болот). Так выяснилась настоящая целевая аудитория!

Посетители могли приходить два раза в неделю и приносить вкусную еду (из списка разрешённой). Однажды мне принесли несколько кусков мяса и термос кофе (вообще запрещённого, но, видимо, не слишком строго), и мне удалось протащить их одной женщине, которую никто не навещал, и поэтому её не пускали в зал свиданий. Она заплакала и сказала, что уже два года не видела жареного мяса. Она же рассказала историю своей жизни в другой психбольнице, по которой было ясно, что мне повезло невероятно.

На самом деле, действительно повезло. Я восхищаюсь терпением медсёстр, которые в целом вели себя по отношению к пациентам достаточно корректно. На территории больницы есть поликлиника, в которой всем пациентам проводили кучу разных обследований и анализов (ура, у меня нет ВИЧ и чего-то ещё). В конце концов, мне расхотелось бросаться с двадцать пятого этажа и захотелось жить.

Евгения:

Моё лечение от большого депрессивного расстройства началось в конце прошлого года. Расстроились отношения с супругом, кинул один из лучших друзей, перенесла операцию, все вокруг умирали. Всё было весьма погано, и когда я уговорила специалистку в одном психиатрическом центре Москвы меня принять — конец года, бешеные очереди, мест не было, я просто позвонила из фудкорта и орала в трубку, захлебываясь слезами, что вот скоро новый год, время, когда количество суицидов растет и что я что-то с собой точно сделаю.

Я думала, что всё будет так: мы сейчас поболтаем, я поплачу на кушетке, мне выпишут таблеточки и я где-то раз в две-три недели буду за 3500 ездить к ней на беседу, и все будет хорошо. Не тут-то было.

Выслушав меня, мне задали массу общих вопросов про мое состояние, а потом весьма озадаченно удалились в соседний кабинет, откуда психиатр вышла с направлением в кризисный центр при 20 ГКБ имени Ерамишанцева. Про КЦ я читала до этого на «Медузе», и, конечно, не думала, что когда-либо там окажусь как пациентка.

На следующее утро я отправилась туда в какой-то рваной кофте, не причесавшись, не накрасившись, зареванная полностью. Улыбчивая доктор меня встретила, поговорила со мной и предложила госпитализацию.

Оказавшись в больнице, я сразу обратила внимание на гнетущую обстановку. Мою кровать подписали, у окон не было ручек — ручки были только у санитарок, и окна открывались только во время проветриваний по запросу. Я еще думала, какая злая ирония, что психиатрическое отделение находится на самом высоком этаже больницы.

На окнах в туалете стояли решетки. Уборные — без защелок. Душевая — тоже. Пока мы с молодым человеком ждали, пока меня оформят, периодически из разных углов отделения доносилась мелодия Don’t worry be happy — это оповещение о том, что кому-то из пациентов нужна помощь медсестры — ну, капельница закончилась, например, или еще что-то.

Об этой истории написало одно мерзкое издание. Помимо переживаний, связанных со смертью любимого, началась травля. Девушка пыталась покончить с собой, ее откачали, на некоторое время отправили в психбольницу, но ей там не становилось лучше, и было принято решение направить ее в КЦ.

Поначалу девочка часто плакала у меня на плече, мы сидели обнявшись, она рассказывала много приятных и веселых историй про своего погибшего парня и неизбежно срывалась в истерику, я бежала за медицинской помощью, чтобы девочке дали лекарство или микстуру.

В КЦ разрешали брать с собой все, что угодно — книгу, ноутбук, телефон, хоть мольберт. Я взяла пару книг, скачала на мобильник Твин Пикс, взяла с собой инструменты для рисования.

Но ничего не получалось делать: атмосфера в больнице и лекарства очень утомляют, ты постоянно хочешь спать или валяться. У меня не было сил даже тупить в социальные сети или листать дурацкие мемы, я моментально вырубалась.

Три недели в больнице не прошли даром. Я ушла посвежевшей, чуть более радостной, и я была счастлива выписаться из этой гнетущей атмосферы и свободно жить. Где-то через две недели я уволилась с работы и уехала в Петербург, оттуда уехала в свой родной город, так как поняла, что все же очень устала. Лечение я стала продолжать уже у себя.

Некоторое время назад я снова стала пациенткой психбольницы. Ушла я туда со скандалом: у моей матери достаточно стигматизированное отношение к психическим заболеваниям, на этой почве мы сильно поругались.

Мать обвиняла меня в том, что я бросаю коллег, ложась на больничный, что я подвожу всех, не хочу работать, и что я вообще уже почти год лечусь и нет результата — как будто я этом виновата я. В психбольнице было хорошо, правда, я провела там в этот раз всего несколько дней: меня угнетало, что я здесь, а моя мать на меня злится, что я валяюсь в палате одна под капельницей, а мои коллеги вкалывают — я не могла избавиться от чувства вины и где-то на четвертый день своего пребывания там я выписалась.

Лежала я вполне себе комфортно: мне подобрали идеальное меню с учетом моих аллергий, в моей палате больше никого не было, в отделении были всякие прикольные ништяки типа сенсорной комнаты — можно было рисовать всякое разное на песке, смотреть на голографические изображения, ходить по каким-то плиточкам с разной текстурой и валяться в больших таких креслах-мешках.

Более того, в отделении живет настоящий попугайчик-корелла, он весело чирикает, и когда по утрам медсестра совершает обход с тонометром и градусником, птиц летит за ней, поднимая всем настроение. Я жалею, что прервала лечение, и надеюсь в обозримом будущем его завершить.

Сейчас я продолжаю амбулаторное лечение, меня пугает иногда, что оно может растянуться на годы. Но лучше уж пить таблетки, чем умирать.

Ольга:

Я легла в больницу осенью пятнадцатого года. У меня были тревожные состояния, суицидальные мысли, апатия и черт знает что еще. В какой-то момент моя семья заволновалась и погнала меня к психиатру.

Со мной провели ряд стандартных тестов, решили, что все печально и надо класть, потому что это будет самым эффективным решением. Я расстроилась по этому поводу, потому что мне не хотелось жить вне дома, но сама больница ужаса у меня не вызывала.

При приеме со мной поговорила заведующая отделением, взяла честное пионерское, что я не пойду самоубиваться. Сразу назначили таблетки, кроме этого я в первый вечер умудрилась подхватить ротавирус, поэтому всю ночь меня рвало.

Потом на фоне этого случилась истерика, которую, возможно, начали снимать транквилизаторами, а может мне их дали еще до. Короче, сочетание транквилизаторов и ротавируса — оно такое себе.

Первые три или пять дней я ощутила, что значит почти физическая невозможность бодрствовать: на обед меня поднимали всей палатой, как я ничего не разливала в столовой, я до сих пор не поняла. По отзывам очевидцев — выглядело это стремно.

Когда приходил молодой человек — я просто очень удовлетворенно выходила поспать к нему на плече в коридор.

Нет, я пыталась поговорить, но выходило у меня недолго. Сутки делились на: «Ура, я нормально посплю!» и «Опять мне будут мешать спать!». А потом я отошла и стала вливаться.

Я попала в достаточно беззубую версию психбольницы, там не было никого, кто был похож на карикатурного психа: не было буйного отделения, никого с бредом. Условия тоже мягкие: посещения каждый день, после первой недели можно было уходить гулять (доехать до Невского, выпить кофе и вернуться проблемы не составляло), так что пара моих соседок как-то умудрились даже употребить алкоголь.

Самый главный квест психбольницы — это узнать, что с тобой конкретно не так. Пациентам по максимуму не говорят диагнозы, поэтому я и многие окружающие цеплялись за любой огрызок информации.

Нам говорили названия таблеток, поэтому при каждой смене назначения человек начинал неистово гуглить, как работает то, что ему назначили и ОТ ЧЕГО ОНО? Иногда удавалось услышать что-нибудь про товарища возле кабинета врача, когда приходил чей- то родственник, например.

Насчет таблеток. С таблетками все весело, потому что, насколько я знаю, система такая: диагностировать заболевание точно — это дорого, поэтому ставят что-то вроде приблизительного диагноза, опираясь на не очень большое количество анализов и то, что говорит сам человек, а потом просто перебирают таблетки, пытаясь понять, какие помогают.

В итоге человек получает набор таблеток, с которыми можно жить. В связи с этим мне однажды повезло: очередная комбинация таблеток вызывала у меня неконтролируемый тонус мышц (это вот то, что я чувствовала, а не термин, если что).

Как это выглядело: я сижу, разговариваю, чувствую, что с мимикой что-то не то. Подхожу к сестре, говорю: «Видите эту ухмылочку? А я ничего не делаю, чтобы она появилась».

Сестра сказала, что все ок, и пошла накапывать мне капель Морозова. Потом я заметила, что у меня осанка как у балерины. «Всегда мечтала, — говорю я сестре, — о хорошей осанке. Но по-моему тут что-то не то.» Медсестра сказала, чтобы я шла в палату. Идти в палату оказалось еще веселее, потому что спину начало неестественно отгибать назад, а бонусом начало косить челюсть. Вниз и вбок. Все пациенты впечатлились тем, что сестры пытаются отпоить травяными каплями человека, которого медленно, но верно складывает пополам через спину.

Я бы посмеялась над комичностью ситуации, но мне было не до того- челюсть выгнулась настолько, что начала ощутимо болеть. Я пыталась рукой поставить ее на место, чтобы дать мышцам отдохнуть, но сильно это не помогало. В итоге дежурный врач вызвал меня к себе, меня отвели и посадили перед ним.

— А сейчас волнуешься?

— Ну, да, немного. У меня челюсть рвется наружу и спина настолько выгнулась, что мне сложно смотреть прямо. Только вверх. — сказала бы я, но у меня была челюсть, мне было сложно разговаривать, поэтому я попыталась дать понять врачу то же самое своим видом.

— В общем, барышня, сейчас мы вам сделаем укол.

— Если он не подействует, мы вас повезем в другую больницу.

— Там уже не будут никаких посетителей и вообще все будет строже.

В итоге мне вкололи фенозепам, и меня попустило. Зачем было пугать меня другой больницей и где эта больница — я не в курсе.

В целом не могу сказать, что я лежала в плохом заведении. Сестры по большей части были адекватные, врачи были обычными российскими задерганными врачами, на которых тогда еще свалилась дополнительная нагрузка. Некоторые таблетки я до сих пор пью, конкретно карбамазепин, и с некоторыми соседками оттуда я до сих пор общаюсь.

Анна:

Я лежала несколько раз. Сначала в отделении пограничных состояний с анорексией и булимией, потом с тем же в психиатрии в женском отделении. Потом лежала в психиатрии опять же с биполярным расстройством, потом с расстройством личности и самоповреждениями в анамнезе.

Первый раз лежать было довольно интересно и пугающе. Люди, которые говорят не понятно с кем, женщина, прыгнувшая с третьего этажа.

Спасло то, что встретила там свою знакомую, и с ней уже было веселее. Тогда я первый раз ударила женщину на много лет старше меня. Была ночь, она начала бить меня полотенцем и называть дитём дьявола. Пришлось ударить. Медсёстры, кстати были не против. Её ещё привязали потом. Но я тогда уже спала под снотворным.

Ещё спасала музыка. Сидеть в курилке и петь песни, рассказывать истории — всё это помогало отвлечься от больничных стен и таблеток, что вызывали тошноту.

За сигареты приходилось работать и помогать санитаркам — мыть туалеты, палаты, перестилать грязные кровати.

Порой было грустно, от того, что молодые девушки, лежавшие там с глубокими переживаниями — не могли выйти из всего этого и просто еще больше сходили с ума.

Таблетки эти все — зло в чистом виде. Теряешь себя окончательно, на всё становится побоку, и от этого только хуже. Ибо себя не узнаешь. И жить не хочется. И делать ничего не хочется.

В итоге — не сказала бы, что всё как рукой сняло. До сих пор маниакальная привязанность к некоторым вещам. Ну и самоповреждения.

Хотя уже стало немного лучше, потому что стало всё равно на окружающих и проблемы. Сейчас проще ко всему отношусь. Нет времени особо на переживания.

Анатолий:

А другая, из соседнего женского отделения, была совсем не от мира сего и что-то у всех часто спрашивала, но было не разобрать, что именно. Отделение было платным, но еда там была самая отвратительная в моей жизни. Это я запомнил хорошо. Ну и вспоминаю, как все врачи ходили с руками в карманах халатов. Там они держали ручки от дверей в отделение — просто так выйти оттуда было нельзя.

Лечился от ОКР, но в итоге оказалось, что диагноз совсем другой. Но это уже сильно позднее и в частной клинике. Тогда стало лучше, ремиссия длилась до 2012 года.

Елена:

Это был 2004 год, Волгоград. Когда я туда попала первый раз в 8 классе, психиатр была настолько некомпетентна, что решила самовольно, что меня дома бьют, и решила «взять на понт» моего опекуна, сказав ей, что я об этом рассказала (и об этом я узнала только после выписки). Из-за этого после моей выписки дома меня начали презирать, что я наврала и оклеветала свою тетю, началось постоянное ежедневное тыкание носом в это и психологическая травля, которая довела меня до второго срыва и госпитализации.

Во время самого пребывания мне очень нравилась одна санитарка, которая сидела у дверей нашей шестой палаты и следила за нами, чтобы никто не вышел. Я сидела у порога, мы с ней общались и разгадывали сканворды. Через неделю пребывания только благодаря ей я и начала говорить, ибо сама доктор мне казалась агрессивной и неадекватной.

Есть стала только, чтобы не делали капельницы, делали грубо и больно — привязывали к кровати, все руки были в синяках, иголкой тыкали несколько пока попадут в вену (в месте уколов тоже были жуткие синяки и шишки).

Было интересно проходить всякие тесты, практикующаяся там девушка забирала на них раз в день на час примерно.

Благодаря препаратам, которые давали, можно было легко пролежать целый день и ночь почти без движений и глядя в потолок, пока не было той санитарки. Рядом лежала привязанная постоянно девушка лет 20, в комнате был постоянный запах мочи, ибо она писалась, и никто не менял ей белье целый день. Да и матрас, наверное, не дал бы уйти этому запаху.

После шестой палаты можно было выходить днём «гулять» на балкон размером примерно 3х3 человек по 10, после ужина до отбоя в комнате отдыха включался телевизор, каналы переключать было нельзя, и приходилось смотреть только русские сериалы про березы и поля.

Да, и при поступлении меня загнали в темный душ под холодную воду, заставили мыть голову хозяйственным мылом. Учитывая, что я еле могла стоять — меня постоянно тошнило и темнело в глазах. Из-за этого мои длинные и кудрявые волосы жутко спутались, да и не было расчески. И их просто взяли и огромными ножницами мне обкромсали. На этом, пожалуй, все.

В оформлении текста использованы кадры из фильма «Пролетая над гнездом кукушки»

На обложке — эпизод из фильма «Планета Ка-Пэкс»

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник