Без татарщины не было бы россии в чем смысл этого тезиса савицкого
Евразийцы о путях развития России
Можно указать на утверждения о самодостаточности российского общества. Россия рассматривалась как замкнутый океан-континент. В ней все есть. Если весь мир рухнет, Россия может существовать без потерь одна во всем мире, утверждали евразийцы. Говорилось и о евразийском типе мышления и действия, об относительности всех форм бытия в России, несовпадении явлений и их общественного восприятия, особой духовности и т.п.
Идеи евразийцев 20-х годов являлись продуктом утонченного теоретизирования, игрой интеллекта. В политической борьбе первой половины 90-х годов XX века евразийская концепция была упрощена, вульгаризирована и стала подспорьем для пропаганды русского национализма. Теперь речь шла о «русской цивилизации», «русской идее». Утверждалось, что эта цивилизация
особое отношение к хозяйственной деятельности, которое характеризуется как «нестяжательство» (т.е. отсутствие стремления к прибыли).
Как величайшее достижение русской цивилизации рассматривается создание мощного государства.
Западная цивилизация в отличие от русской характеризуется как приземленная, лишенная духовности, потребительская и даже агрессивно-потребительская. О.А. Платонов, современный автор книг на эту тему, пишет; «Русская цивилизация отвергала западно-европейское понятие развития как преимущественно научно-технического, материального прогресса, постоянного наращивания массы товаров и услуг, обладания все большим количеством вещей, перерастающего в настоящую гонку потребления, «жадность к вещам». Этому понятию русское миропонимание противопоставляло идею совершенствования души, преображения жизни через преодоление греховной природы человека9″.
Таким образом, протекавшие в России практически на всем протяжении ее истории и продолжающиеся до сих пор споры относительно места и роли России в мировом цивилизационном процессе, породили разные ответы. После всего сказанного в основу анализа истории и культуры России необходимо положить следующие исходные принципы:
Дз по истории России. Помогите с домашкой, устал от дистанционки уже ((
Изложите основную суть трактовки «татарского периода русской истории», предложенную сторонниками теории евразийства? Как Вы понимаете приведенную ниже цитату.
САВИЦКИЙ: «Без «татарщины» не было бы России».
Познакомьтесь с трудом Г. В. Вернадского и приведите ключевую цитату автора, с указанием названия труда, страницы, места и года издания.
Огромный вклад в понимание миссии России сделал русский историк Георгий Владимирович Вернадский. Он пишет о неразрывном союзе Руси (лесной зоны России) и Великой Степи (территория Средней Азии) в работе «Древняя Русь и Великая степь «.
Сегодня идею евразийства Вернадского развивает русский мыслитель Павел Глоба:
I. а) единая система государственности (Скифская держава);
б) система государств (сарматы, готы);
II.а) единая государственность (Гуннская империя);
б) система государств (авары, хазары, камские болгары, русь, печенеги, половцы);
III. а) единая государственность (Монгольская империя);
б) система государств —первая ступень распадения Монгольской державы (Золотая Орда, Джагатай, Персия, Китай);
в) система государств —вторая ступень распадения Монгольской державы (Литва, Русь, Казань, киргизы, узбеки, ойраты-монголы);
IV. а) единая государственность (Российская империя – СССР);
б)?
«. мы, свидетели великих перемен, уже можем продолжить эту схему следующим образом:
IV. а) единая государственность (Российская империя – СССР);
б) система государств (15 союзных республик как самостоятельные государства);
П. Н. Савицкий. Степь и оседлость
Статья известного российского историка-евразийца П. Н. Савицкого написана в 1922 г.
( Цит. по Хачатурян В.М. История мировых цивилизаций
П. Н. Милюков. Евразианизм и европеизм в русской истории
Отнюдь не меняя основной линии исторического процесса в России, ханы только помогли ускорить её объединение, которое началось раньше. Это было результатом внутреннего процесса усиления княжеской власти над инертной массой населения. Прямое же влияние монгольского ига, так же как и предшествующих набегов из степи, было. отрицательным. Что касается объединения России под единой централизованной властью (а это единственный положительный результат, достигнутый монголами), то он был в значительной степени европейским. Он происходил в то же самое время (XV-XVI вв.), когда на Западе появились постоянные армии и великие европейские монархи.
На границах своих империй, а Россия была как раз на границе, монголы довольствовались вассальной подчинённостью местных династий и регулярной выплатой дани, которую собирали местные власти, не вмешиваясь в дела внутреннего управления.
Книга первая. Часть вторая. Отступление в теорию
Повторение пройденного
Разумеется, Виттфогель и представления не имел, что лишь повторял на своем «гидравлическом» языке идеи русских евразийцев, без всякой гидравлики пришедших к аналогичному выводу, по крайней мере, за четыре десятилетия до него. Вот что писал, например, еще в начале 1920-х один из основоположников евразийства Николай Трубецкой: «Господствовавший прежде в исторических учебниках взгляд, по которому основа русского государства была заложена в так называемой Киевской Руси, вряд ли может быть признан правильным. То государство или та группа мелких, более или менее самостоятельных княжеств, которых объединяют под именем Киевской Руси, совершенно не совпадает с тем русским государством, которое мы в настоящее время считаем своим отечеством. В исторической перспективе то современное государство, которое можно называть и Россией и СССР (дело не в названии) есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингизханом».
Как на ладони здесь перед нами негласное сотрудничество между русскими националистами и «ястребами» западной историографии, когда идеологи противоположных вроде бы конфессий единодушно отлучают Россию от Европы. Началось это странное сотрудничество, впрочем, как, я надеюсь, помнит читатель, очень давно, еще в XV веке, когда ненавистники «латинства», иосифляне в трогательном согласии со своими заклятыми врагами католиками сорвали в России церковную Реформацию.
Но те, старые иосифляне, не объявляли себя, по крайней мере, прямыми наследниками только что изгнанных тогда с русской земли бусурманских завоевателей. И не подозревали, в отличие от современных неоиосифлян, что ярлык «чингизханства» обрекает Россию на такое же изгойство в семье цивилизованных наций, на какое обрекал в глазах античных мыслителей Персидскую империю ярлык «варварства». Но странным образом нисколько не беспокоит чингизханское родство неоиосифлян XX века. Напротив, они этим изгойством своей страны гордятся.
«Без татарщины не было бы России», провозглашал главный идеолог евразийства Петр Савицкий. «Московское государство возникло благодаря татарскому игу», вторил ему Николай Трубецкой. А Михаил Шахматов пошел дальше всех: он приписывал монгольскому нашествию «облагороживающее влияние на построение русских понятий о государственной власти». В чем конкретно заключалось благородство этого влияния, разъясняет нам евразийский историк Сергей Пушкарев: «Ханы татарские не имеют надобности входить в соглашение с народом. Они достаточно сильны, чтобы приказывать ему». Ну и русские князья, естественно, хотя и «перестали бытъ суверенными государями, ибо должны были признать себя подданными татарского царя», но зато. «могли, в случае столкновения с подвластным русским населением, опираться на татарскую силу».
Само собою разумеется, что «в татарскую эпоху слово вече получило значение мятежного сборища». Ни на минуту не сомневаюсь я, что наблюдения эти, по крайней мере, частично верны. Так оно, вероятно, во многих случаях и было. Но гордиться этим.
Читатель ведь тоже вправе спросить: если подавление собственного народа с помощью свирепых степных завоевателей называть «облагороживающим», то что же тогда назвать предательством и коллаборационизмом? Право, очень уж извращенным надо обладать умом, чтобы полагать благородным «закрепощение народа на службе государству», которое тоже, как беспристрастно сообщает нам другой евразийский историк Георгий Вернадский, унаследовано было от завоевателей. В конце концов, разве не именно это закрепощение народа государством и имел в виду, говоря о «русском деспотизме», Виттфогель? Даже советская историография была, как мы помним, куда более в этом смысле щепетильнее.
С евразийцами, впрочем, все ясно. Просто в их научном арсенале отсутствует решающая для Виттфогеля категория свободы. Та самая, что отличает современные представления об истории от средневековых. Без этой фундаментальной категории не существует ни различия между абсолютизмом и деспотией, ни понятия политической модернизации, ни вообще какого бы то ни было смысла в истории. Ибо от чего к чему в этом случае прогрессировало бы человечество? Георг Вильгельм Фридрих Гегель сформулировал эту категорию еще полтора столетия назад, положив начало современному представлению об истории. «Всемирная история есть прогресс в осознании свободы — прогресс, который мы должны познать в его необходимости».
Отказавшись от категории свободы, евразийство обрекло себя на средневековое представление об истории.
Особенности «русского деспотизма»
Но Виттфогель-то жил и дышал гегелевской формулой. Как же случилось, что он оказался, пусть и не подозревая об этом, в компании евразийцев? Ведь не мог же он не видеть очевидного. А именно, что наряду с воспетой евразийцами «татарщиной», в самой институциональной динамике постмонгольской России было больше чем достаточно черт, роднивших ее как раз с абсолютными монархиями Европы.
Перед ним ведь была очень странная, поражавшая своей загадочной двойственностью политическая структура. Историк, столь истово преданный «многолинейности общественного развития», должен был, казалось, обрадоваться еще одной «колее» как интригующей задаче, если не как интеллектуальному вызову. Увы, то же противоречие, что преследовало Виттфогеля в сфере методологии, не оставляет его и в сфере метаистории. Он опять пренебрегает логикой собственной концепции. Опять пытается насильно втиснуть неподдающуюся политическую структуру в заранее приготовленную для нее нишу. К чести его скажем, впрочем, что в 1963 году он, по крайней мере, заметил (в отличие от авторов «Русской системы») трудности, связанные с этой экстравагантной задачей.
Перечислим их в порядке, предложенном им самим. Прежде всего, монголы, которым положено было «заразить Россию китайским опытом», никогда ее, в отличие от Китая, не оккупировали, ею непосредственно не управляли, не жили на ее территории и не смешивались с местным населением. Это, естественно, делало сомнительной тотальность деспотического «заражения», которой требовала его гипотеза. Скажем заранее, что Виттфогель попытался обойти эту трудность при помощи странной метафоры «дистанционного контроля» (remote control).
Во-вторых, когда юное московское государство сбросило монгольское иго, начало оно строиться почему-то, как могли мы с читателем убедиться, по образцу европейскому, а вовсе не монгольскому. Почти целое столетие понадобилось прежде, чем стало оно приобретать черты, давшие Виттфогелю повод рассматривать его как деспотическое. Эта парадоксальная прореха во времени (которую тот же Георгий Вернадский обозначил метафорой «эффект отложенного действия») тоже ведь требует объяснения. Если в первом случае имели мы дело с «дистанционным управлением» в измерении пространственном, то здесь сталкиваемся мы с ним уже во временном измерении.
Третья особенность «русского деспотизма» заключалась в том, что, испытав влияние «европейской коммерческой и индустриальной революции», повел он себя просто скандально. То есть совсем не так, как надлежало вести себя всякому уважающему себя деспотизму, пусть даже в полумаргинальном статусе. А именно вступил он на стезю не только промышленной и коммерческой, но и институциональной трансформации. Более того, радикально сменил самую свою цивилизационную ориентацию. Ни с каким другим деспотическим государством, будь оно «маргинальным», как Монгольская империя, или «полумаргинальным», как Оттоманская, ничего подобного по какой-то причине не произошло. И это еще мягко говоря. Ибо, как увидим мы во второй книге трилогии, многократно пыталась Оттоманская империя, начиная с XVIII века, повторить европейский военно-индустриальный прорыв Петра, но так и не удалось это ей на протяжении двух столетий. Почему?
Четвертая, наконец, особенность состояла в том, что, в отличие от деспотизма любого статуса, русское государство не обладало абсолютным контролем ни над личностью, ни — что еще для Виттфогеля важнее — над собственностью своей элиты. Попытавшись обрести такой контроль во второй половине XVI века, оно практически немедленно, как мы еще увидим, его утратило.Я говорю лишь о тех трудностях в классификации России как деспотического государства, на которые обратил внимание сам Виттфогель. Посмотрим теперь, удастся ли ему их преодолеть.
Степь и оседлость [*1]
П.Н. Савицкий
Впервые опубликовано // На путях: Утверждение евразийцев. Москва, Берлин. 1922.
Лесной и земледельческий на заре своего существования народ российский за последние века стал также «степным». В этом, повторяем, одно из важнейших обстоятельств новейшей русской истории. Пережив в начальные века развития влияние степных народов как влияние внешнее, ныне народ российский сам как бы охватывает степь. Степное начало, привитое русской стихии, как одна из составляющих ее начал со стороны укрепляется и углубляется в своем значении, становится неотъемлемой ее принадлежностью; и наряду с «народом-земледельцем», «народом-промышленником» сохраняется или создается в пределах русского национального целого «народ-всадник», хотя бы и практикующий трехполье.
В трех раздельных сельскохозяйственных задачах сказывается совокупность историко-географической обстановки, определяющей бытие России.
1. В проблеме «европеизации» сельского хозяйства во всех доступных европейским методам улучшенного земледелия областях России; эта основная задача заключает в себе бесконечное количество более мелких; она касается не только земледелия, но обнимает скотоводство и пр. Наряду с основной массой «европейских» русских областей в качестве оазисов «европейских» условий выступают окраинно-европейские и азиатские предгорья, например южная (предгорная) Кубань, Терская область, Семиречье и пр.
Так раскрывается в хозяйственных категориях образ России как территориального «центра» Старого Света, как сопряжение экономических «Европы» и «Азии», как «Евразии» не только в общеисторическом и общекультурном, но хозяйственно-географическом смысле. Держава Российская, в ее современных пределах, есть в обозримой потенции не просто частица Старого Света, но некоторое уменьшенное воспроизведение его совокупности. Если представить вовлечение в русскую сферу Монголии и Восточного Туркестана, хозяйство российское охватит собой совокупность исторического «степного» мира, всю «центральную» область старого материка. И с этим миром сопрягутся в пределах России определенные области «окраинно-приморской» западноевропейской, а также «иранской» сферы. К этой последней, в смысле хозяйственно-географическом, можно причислить также среднеазиатские «Туркестаны», поскольку они являются областями искусственного орошения и не относятся, следовательно, к пространствам, занятым кочующими «турками» и «монголами». Как таковые, как области «врастающей в определенную территорию», «неподвижной», «оседлой» культуры, районы эти представляют собою как бы выдвинутый в глубины материка эмпориум «окраинно-приморских» миров.
Сопряжение дополняется примыканием российских земель к сфере «средиземноморской». Ныне примыкание это осуществляется в обладании южным Крымским и Кавказско-черноморским побережьем.
Существует определенная связь между заданиями экономическими и заданиями политическими. Первые могут быть осуществлены только в условиях устойчивого политического строя, под покровом объемлющей pax rossica. В начертании последней пусть не прикрепляется наш взор исключительно и только к pax romana. Как ни ужасно монгольское владычество в его возникновении и расширении, замирением, наиболее объемлющим из числа известных в истории, была pax mongolica; та эпоха, когда «купцы и францисканские монахи» проходили беспрепятственно из Европы в Китай, когда русские князья XIII-XIV вв. без затруднений (хотя и без удовольствия) путешествовали с поклоном Орде в страны, куда в XIX в. с величайшим трудом проникали Пржевальский, Грумм-Гржимайло, Потанин.
Не заботой хозяйственной и не одной «интенсификацией» спасется, если спасется, Россия. Через духовное просветление и через духовное горение пролегают пророческие пути. Но, поднимаясь к Духу, было бы грешно и безумно презирать Богом данную плоть.
[*1] На путях: Утверждение евразийцев. Москва, Берлин. 1922. Печатается по кн.: Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993, стр. 123-130.
[*2] По преимуществу (лат.).
[*3] Как известно, картофель привезен в Европу из Америки. Но именно в Европе возделывание его развилось до значения важнейшей сельскохозяйственной культуры.
[*4] Принцип индивидуализации (лат.).