Бесплотной тенью покидаю тебя что значит
Бесплотной тенью покидаю тебя что значит
О текстах Эдварда Мунка
Это издание — плод совместного труда трех переводчиц, увлеченных Мунком. У каждой из них свой стаж в «мункологии» и своя степень интереса к личности и творчеству этого мастера. Однако их объединяет восприятие Мунка не только как художника, но и как автора уникальных текстов, которые наконец пришло время опубликовать на русском языке.
Мунк писал всю свою жизнь, с юности до самой смерти, ведя записи разной степени интимности и литературности. На некоторых своих записных книжках он на склоне лет даже оставил пометки «сжечь», однако сам этого не сделал, что говорит о его желании, чтобы они все-таки были прочитаны «понимающими людьми». В одном интервью он как-то обмолвился, что хотел стать не художником, а писателем, и что многие его замыслы рождались именно в текстах. Кстати, именно так, в форме литературной зарисовки, и возник знаменитый мотив «Крик», ставший своего рода мировым брендом, не теряющим популярности до сих пор.
Самые ранние дневниковые записи Мунка относятся к 1879–1882 годам. Литературные амбиции зародились у него позже, около 1889 года, когда он после смерти отца стал записывать свои воспоминания. С тех пор, вдохновленный заветом друга по богемному кружку, писателя и философа Ханса Егера — «Пиши свою жизнь» (Du skal skrive ditt eget liv), он не переставал создавать тексты в самых разных жанрах: литературные зарисовки, полемические статьи, воспоминания, стихотворения в прозе, наброски романа, пьесы. Свою знаменитую символистскую серию «Фриз жизни» (Livsfrisen) Мунк хотел издать в виде альбома на двух медиа-языках, сопоставив текстовые и визуальные версии одних и тех же ключевых мотивов. Реализовать этот замысел в полной мере художнику не удалось, однако частично он воплощен в итоговом альбоме-портфолио «Древо познания Добра и Зла» (Kunskabens Træ paa Godt og Ondt, 1930–1935), выдержки из которого приведены в этом издании.
В течение своей жизни Мунк общался и дружил со многими знаменитыми писателями — Ибсеном, Стриндбергом, Пшибышевским и другими. Он получил хорошее образование, в основном домашнее, прекрасно знал историю скандинавской и европейской литературы, следил за новейшими художественными течениями — а во многом и сам задавал ход их развития. Интересовали его и философские, и социальные вопросы, и научные открытия. На своем долгом веку — несмотря на наследственные недуги, Мунк прожил 81 год (1863–1944) — он стал свидетелем смены парадигм в искусстве: от реализма и натурализма к импрессионизму, экспрессионизму и абстракционизму.
Все свое литературное наследие — около 3000 страниц записей и дневников, а также огромный эпистолярный фонд — Мунк завещал муниципалитету Осло: «Черновики моих литературных работ завещаются коммуне Осло, которая, проконсультировавшись со специалистами, сможет определить, в какой степени и в каком объеме их следует опубликовать» (завещание Мунка, городской архив Осло, док. PN 1253). Сегодня почти все его записи находятся в ведении Музея Мунка, который выложил их в открытый доступ на портале emunch.no. Отдельные издания с подборками его текстов выходили на английском, французском, чешском и других языках. Благодаря международному издательскому проекту Музея Мунка «Бесплотной тенью покидаю тебя…» они впервые стали доступны и на русском языке в переводе Елены Рачинской.
Настоящее издание больше по объему, чем эта первая подборка, вышедшая в 2019 году, и отбором текстов здесь занимались сами переводчицы, а не музей. Сюда включены не просто отдельные цитаты и афоризмы: три части сборника отражают структуру всего корпуса текстов художника. Первая — литературные дневники, воспоминания и наброски романа, который Мунк так и не закончил; вторая — его философские размышления об искусстве, жизни и структуре Вселенной, афоризмы, воспоминания о современниках и публицистические тексты, опубликованные при жизни; третья — переписка с друзьями и родственниками, где он проявляет себя уже не только как литератор или философ, но и как остроумный собеседник.
Стиль его дневниковых заметок явственно отличается от публицистики и эпистолярия. Они довольно хаотичны — и по структуре, и по пунктуации, и даже по орфографии: у Мунка прослеживаются некоторые признаки дислексии, нередко свойственной гениям. Мы постарались по возможности верно отразить дух оригинала, хотя это нелегко. Особенно причудливо и непривычно может выглядеть обилие тире — любимого знака препинания художника, которым он часто заменял точки и запятые. Нам важно сохранить оригинальный вид этих текстов, чтобы читатель мог почувствовать их особую ритмику, поэтому мунковские тире остались на своих местах.
В этом смысле мы солидарны с французским переводчиком Мунка Люсом Хиншем, который в предисловии к сборнику текстов художника (Jérôme Poggi, Luce Hinsch. Écritsde Edvard Munch. 2011) написал: «С одной стороны, сохранять его орфографию при переводе кажется задачей невыполнимой, однако редактура и корректура лишают эти тексты присущей им особой тональности. Поэтому мы сознательно решили как можно ближе следовать стилю оригинала, сохраняя всю его суггестивную силу».
Многие исследователи сходятся в том, что написание текстов было для Мунка не только «автоархеологической», мемуарной, но и терапевтической практикой. Он и сам писал, что занимается самоанализом в психоаналитическом ключе, «препарируя» собственную душу.
И в визуальном, и в словесном творчестве Мунк любил по многу раз повторять и варьировать одни и те же мотивы, добиваясь некого отстранения и выводя их на уровень универсальных символов. Общая траектория движения его жизни и творчества — движение к Свету и Солнцу (mot Lyset), к «прояснению смысла жизни» не только для себя, но и для других. Следуя по этому пути, ему удалось создать из своих переживаний, прожитых, осмысленных и объективированных в «двойной кодировке» — через слово и изображение, — собственную символическую вселенную и личную мифологию, которая оказалась актуальной для миллионов людей.
Напоследок мы хотели бы привести две цитаты, которые могут в какой-то мере облегчить читателю понимание текстов Мунка — не только на языковом, но и на смысловом уровне.
Первая — это слова Александра Блока о пишущих художниках: «Прекрасен своеобразный, ломающийся стиль художников. Они обращаются со словами как дети; не злоупотребляют ими, всегда кратки. Они предпочитают конкретные понятия, переложимые на краски и линии (часто основы предложения — существительное и глагол — совпадают, первое — с краской, второе — с линией» (статья «Краски и слова», 1905). Вторая — цитата из записных книжек философа и поэта Сэмюэля Кольриджа (1772–1834), которую Карл Густав Юнг использовал как эпиграф для своей книги воспоминаний, сновидений и размышлений: «Он взглянул на свою душу в телескоп. То, что раньше представлялось совершенно беспорядочным, оказалось прекрасными созвездиями — ему открылись скрытые миры внутри миров».
Желаем приятного знакомства с мирами Эдварда Мунка.
Елена Рачинская («Литературные дневники»)
Мария Макаридина («Философия жизни и искусства»)
Всякая подлинная жизнь есть Встреча
Мартин Бубер
Анализ мифа об Орфее и Эвридики
Изначально я хотела рассмотреть только миф об Орфее и Эвридике, но поняла, что полное понимание мифа невозможно без более подробной истории Орфея. Поэтому ниже я изложу всю историю жизни Орфея, в которой события связанные с Эвдридикой играют ключевую роль.
Содержание мифа (по источникам из интернета):
Орфей был сыном музы Каллиопы (хотя иногда матерью называется другая муза, либо Полигимния, либо Клио, либо Мениппа). Его отцом по разным версиям были либо речной бог Эагр, либо сам Аполлон.
Даже если Орфей и не был родным сыном Аполлона, тем не менее, Аполлон принимал активное участие в его судьбе. Аполлон подарил Орфею золотую лиру, с помощью которой можно было приручать диких животных, двигать деревья и скалы. Впрочем, Орфей был таким искусным музыкантом не только из-за божественного дара, но и сам совершенствовался – отправился в Египет и там учился поэзии, музыке и обрядам.
Певец и музыкант, наделённый волшебной силой искусства, своим пением покорял людей и богов, зверей и птиц, леса и моря, реки и озера, горы и долины.
После возвращения из Колхиды Орфей женился на дриаде (лесная нимфа) Эвридике. Любовь их была страстной и взаимной, но недолгой. Кстати, в некоторых источниках говорится, что Эвридика вряд ли любила самого Орфея, скорее, она была очарована его творчеством, и потому вышла за него замуж.
Эвридика умерла от укуса змеи (по некоторым данным – уже во время медового месяца). Есть две основные версии, как это случилось.
1. Эвридика гуляла с подругами-дриадами в лесу, водила хороводы, собирала цветы, случайно наступила на змею, которая её тут же и ужалила.
2. Всё так же во время лесной прогулки Эвридику увидел бог Аристей и стал преследовать. Убегая от него, она наступила на ядовитую змею, которая ужалила ее, и от укуса Эвридика умерла.
Так или иначе, душа Эвридики отправилась в Аид, а Орфей так сильно страдал, что даже печальные песни и мелодии, в которых он изливал свою душу, не могли дать ему утешения. И тогда от отчаяния он решил отправиться в царство мёртвых.
Долго искал он вход в подземное царство и, наконец, в глубокой пещере Тэнара нашел ручеек, который тек в подземную реку Стикс. По руслу этого ручья Орфей спустился глубоко под землю и дошел до берега Стикса. За этой рекой – начиналось царство мертвых. Черны и глубоки воды Стикса, и страшно живому ступить в них.
Сначала Орфей пытался словами уговорить Харона, первозчика душ мёртвых, перевезти его на другую сторону. На что Харон предложил Орфею немного подождать и после смерти в общем потоке попасть в подземное царство. Орфея это не устраивало, поэтому он взялся за лиру. Конечно, Орфей очаровал сурового Харона и благополучно переправился в его лодке на другой берег. Звуки его лиры (кифары) укротили адского пса Кербера, исторгли слезы у Эринний и растрогали подземную царицу Персефону.
Аид разрешил Орфею увести Эвридику обратно на поверхность, но поставил условие: не оборачиваться, пока они не выйдут из-под земли. Когда появилась тень Эвридики, Орфей бросился обнимать её, но Гермес остановил его, мол, опомнись, ты обнимаешь лишь тень. И далее они двинулись цепочкой: сначала Гермес, за ним Орфей, следом – тень Эвридики.
Благополучно переправились они в лодке Харона обратно к берегу жизни.
Пока они шли в темноте, всё было нормально. Но когда была пройдена большая часть пути, когда стало светлеть, Орфей вдруг начал сомневаться.
Невыносимая боль и отчаяние охватили Орфея. Он словно окаменел. Казалось, что жизнь покинула его, сердце перестало биться, душа опустела. Долго пребывал он в таком состоянии, наконец решил идти обратно, молить лодочника перевезти его снова через воды Стикса. Но все было тщетно, на этот раз не тронули слезы и мольбы мрачного Харона. Семь дней и семь ночей скорбел Орфей, не ел и не пил, забыл обо всем на свете и только на восьмой день с тоской и болью в сердце, с вечной печалью в душе решил он наконец покинуть мрачную обитель и вернуться домой.
Шли годы (по некоторым данным – всего четыре), а Орфей не мог забыть свою Эвридику, не желал любить он ни единую женщину, не пел он своих песен, не звучала его золотая кифара. Мир людей опротивел Орфею, никого не хотел он видеть, в одиночестве дни и ночи напролет бродил он в горах. И вот однажды весной сидел певец на невысоком холме, а у ног его лежала давно забытая кифара. Взял её певец, тронул струны и тихо запел. Такая сила была в голосе Орфея, так нежно звучала его золотая кифара, что вся природа стала преображаться вокруг: прохладная тень пришла в жаркое место, зазеленели лавры и буки, липы и дубы, по реке приплыли лотос водяной и роскошные ивы, стройные сосны поднялись ввысь. Покоренные музыкой подошли к певцу дикие звери, птицы перестали петь свои трели, услышав его голос, ничто не шевелилось, вся природа живая и неживая слушала дивные звуки песни.
Вдруг громкие крики и звон смеха раздался вокруг. Это женщины, некогда отвергнутые Орфеем, справляли весёлый, шумный и хмельной праздник Вакха. Увидели они Орфея, злость закипела в их сердцах, ведь это он – ненавистник женщин. Бросила одна вакханка в певца тирсом, “… но, оплетенный листвой, ударился тирс, не поранив…” Другая бросила в него камнем, “… но, по воздуху брошен, в дороге был он уже побеждён согласием песни и лиры, словно прощенья прося за неистовство их дерзновенья…” Но вакханок было много и, почему-то на них песня Орфея не подействовала завораживающе, наоборот, они чувствовали сильную агрессию – и в итоге растерзали его заживо.
Другая причина, по которой вакханки растерзали Орфея, заключается вовсе не в том, что он отвергал их женскую любовь, а в том, что он отвергал самого Диониса, за это и был наказан.
Музы собрали вместе его растерзанное на куски тело и похоронили его тело в Либетрах. Душа его улетела в Аид к Эвридике. Голову и лиру вакханки бросили в реку. Голова и лира плыли по Гебру и выброшены на Лесбос у Мефимны, лиру поместили в святилище Аполлона (так к Аполлону вернулся его подарок). Позже Зевс поместил лиру среди созвездий. А голова была помещена в святилище на Лесбосе, где пророчествовала долгие годы, пока Аполлон не заметил, что к его оракулам практически не ходят, все стремятся попасть на аудиенцию к голове Орфея. Тогда Аполлон пришёл к голове и приказал ей молчать.
Анализ мифа:
Миф об Орфее и Эвридике очень популярен, на его основе написано много стихов, картин, есть и оперы.
Канадский литературовед Ева Кушнер, исследовавшая особенности интерпретации мифа об Орфее во французской литературе XIX – первой половины XX века, отмечала тогдашнюю особую популярность мотива любви Орфея и Эвридики, что связывала с общим для многих французов настроением одиночества и бесприютности человека в мире.
Вообще, самое распространённое понимание этого мифа – о необыкновенной силе любви, которая толкает человека на подвиги.
Я увидела это миф иначе.
При размышлении над мифом, мне в голову приходит устройство психического аппарата, как о нём рассказывал Фрейд в книге «Толкование сновидений». Там он говорит о предсознании, бессознательном и цензуре. Я могу соотнести предсознательное с водой, морями, царством Нептуна (Посейдона), как некие влечения, бессознательные импульсы, которые могут быть осознанны. А царство Аида – это бессознательное, содержание которого не может быть допущено в сознание.
Можно рассматривать историю Орфея как неудачный путь человека к самости, цельности, невозможность обретения внутренней глубины.
Жизнь Орфея делится на две части: до Эвридики и после.
До встречи с будущей женой у Орфея была активная и плодотворная социальная жизнь, он учился, развивался, путешествовал, был полезен обществу. Довёл количество струн на лире до девяти. Победил в игре на кифаре в погребальных играх по Пелию (не знаю, кто такой Пелий, информацию взяла из Википедии). Разрешил спор между двумя важными людьми.
После свадьбы началась пора его одиночества. Сначала он уединился с женой, которая куда больше любила его творчество, чем его самого, потом страдал из-за её отсутствия, его песни стали звучать для него самого. А после неудачной попытки возвращения Эвридики он вообще перестал петь и играть на лире. И вскоре благополучно умер насильственной смертью.
Мне кажется вполне логичным, что первую половину жизни Орфей реализовывал себя в социуме, а достигнув кризиса середины жизни, начал искать свою внутреннюю суть.
Дональд Винникотт в книге «Игра и реальность» пишет: «Личность, которая ищет саму себя, может сделать что-то очень ценное для искусства, но успешный художник (в широком смысле этого слова, любой представитель искусства. — Прим. пер.) может получить всеобщее признание, при всем этом не обретя все еще самости, которую он или она ищет. На самом деле, невозможно обнаружить самость в том, что произвели твое тело или твой ум, хотя эти произведения могут оказаться ценными с точки зрения красоты, мастерства или влияния. Если художник (любым из способов) ищет самого себя, тогда можно утверждать, что по всей вероятности, он уже пережил некоторый неудачный опыт, связанный с творчеством в широком смысле.» [5]
Несомненно, Орфей был поэтом и музыкантом, но ни мы, ни он сам ничего не может понять о себе, как о человеке. Орфей довёл до совершенство своё функционирование, но не осознал своё существование, бытие.
С этой точки зрения Эвридику можно рассматривать как некое содержание личного бессознательного, которое было лишь на короткий миг извлечено оттуда, но через короткий миг погрузилось обратно. По мифу Эвридика – дриада, лесная нимфа. Дриады — немногие из нимф, которые смертны. Считалось, что дриады неотделимы от дерева, с которым связаны и умирают, когда умрет дерево. Дерево как символ корнями находится в бессознательном, живёт им.
Арам Асоян в работе «Семиотика Мифа Об Орфее И Эвридике» пишет, что «на хтоническую природу Эвридики указывает змеиный укус, ибо мифологический змей связан с «нижним миром», с хаосом, противополагающим себя космическому порядку. Сексуальное преследование Эвридики, когда она и была ужалена змеей, также коннотируется с хтонизмом. Об этом свидетельствует имя преследователя – Аристей. Он манифестировал «широко распространенное и по отдельным местностям разноокрашенное олицетворение плодоносящей силы подземного (как это явствует из эвфемистического имени) Пра-Диониса». Будучи ипостасью Аида, Аристей пытался овладеть супругой Орфея.» [1]
Уточню, что хтонизм – в представлении древних греков — олицетворение дикой природной мощи земли, относящейся к подземному царству и т. п
Из этого логично вытекает, что Эвридика – это какой-то очень мощный инстинкт, влечение, которое никак не может быть выпущено из бессознательного сознанием (цензурой).
Я полагаю, что произошедшее в царстве Аида было логичным продолжением взаимоотношений Орфея и Эвридики на земле. В этом мифе часто видят пример большой любви. И в этой части мифа никто не сомневается. Но была ли здесь любовь на самом деле? Орфей, ищущий себя, свою суть, встречает Эвридику. И мгновенно влюбляется в неё. А скорее всего – нагружает её проекциями той самой полноценной любви, в которой так нуждается. Может ли он, привыкший жить инструментально, функционально, по-настоящему любить? Эвридика тоже любит не Орфея, как мужчину, но Орфея, как поэта и музыканта. Ей ближе творчество Орфея, чем он сам. Но даже этому творчеству она предпочитает свою обычную жизнь до замужества, иначе, зачем же ей уже во время медового месяца отправляться с подругами в лес и водить там хороводы? Почему бы не побыть с любимым мужем?
Болнова Е.В. в работе «Интерпретация мифа об Орфее и Эвридике в рассказе А.А. Кондратьева «Орфей» пишет: «Кондратьев, в отличие от других авторов начала XX века, обращавшихся к сюжету мифа об Орфее и Эвридике (А.А. Блок, В.Я. Брюсов, М.И. Цветаева, В. Ходасевич), резко снижает образ жены мифического певца, переводя ее в разряд едва ли не отрицательных персонажей. Оглядка Орфея в рассказе Кондратьева представлена как результат его реакции на совершенно конкретные действия Эвридики. Напомним, что уже в начале пути ему послышался звук поцелуев и любовный шепот. Зная, что шедшую сзади Эвридику сопровождает Г ермес, Орфей не выдержал и обернулся. Увидев там то, что и предполагал, – изменяющую ему супругу, Орфей возненавидел женщин за их лживый характер и неверность. Выйдя на поверхность, он удалился в Фессалию, где проводил время в обществе своего ученика и животных, неспособных на коварное предательство. С тех пор наибольшую ценность для Орфея приобрели мужская дружба и верность.» [3]
Я бы не стала так коверкать миф, всё-таки, Гермес в нём шёл впереди, указывая дорогу. Но, мне кажется, Кондратьев уловил некую глубинную взаимоотношений Орфея и Эвридики. В мифе нигде не указывается на измену Эвридики, тем не менее, рискну предположить, что она изначально была «неверна» своему мужу тем, что не видела его, как такового. Они были очень разными: Орфей, любимчик Аполлона, живущий по принципам сознательности и умеренности, и Эвридика, лесная нимфа, выросшая в лесу, не скованная условностями и приличиями.
Возможно, обратясь к архетипам Юнга, Эвридику стоит считать не Анимой Орфея (иначе говоря, его душой), которая способна привести его к самости, обретению себя, а Тенью.
Робин Робертсон в статье «Анима и Анимус» пишет: «Юнг утверждал, что все мы содержим в себе автономную личность, которая составляет нашу внутреннюю жизнь и проецируется на внешний мир. Эту личность люди во все века называли душой. Вскоре Юнг понял, что ему необходимо найти нейтральный термин, не имеющий религиозных коннотаций (особенно христианских), которые с годами приобрела душа. Требовался новый термин. Поэтому Юнг решил вместо слова «душа» использовать латинские слова «Анима» и «Анимус». Привыкнув к ним, он всю оставшуюся жизнь использовал только их и никогда не возвращался к понятию «душ».
Когда жизнь становится слишком односторонней, когда ресурсы нашего сознания исчерпаны, мы вынуждены обращаться к бессознательному. В сфере бессознательного именно те черты личности, в которых мы нуждаемся, персонифицируются в Тени. Встречаются ли эти качества Тени в наших сновидениях или проецируются на других в этом мире, наше сознание в конечном итоге вынуждено с ними сталкиваться. По мере того как мы более честно подходим к факту существования у нас таких качеств, в нашем бессознательном во все большей степени проявляются фигуры Тени. В конце концов эти необходимые качества нас только интегрируются в нашу личность, что становятся частью нас самих. И тогда в нашу жизнь вступают Анима/Анимус.
Имея дело с Тенью, мы должны определить в ней нужные для себя черты. Встречаясь с Анимой/Анимусом, мы должны понять, что для придания жизни смысла не всегда следует обращаться к кому-то другому. Тень постепенно переходит во все более знакомые фигуры и в конечном итоге мы сливаемся с ней. Фигура Анимы/Анимуса превращается в кого-то, с кем нам по-человечески спокойно.» [8]
Я так много цитирую Робертсон, потому что полагаю, что данная информация о Тени и Аниме крайне важна для понимания сути мифа об Орфее и Эвридике.
Поэт и музыкант Орфей – это Персона, а Эвридика – ещё не его Анима, но его Тень. Влюбляясь в Эвридику Орфей влюбляется в собственные проекции, то есть отчасти в самого себя. В этом он похож на Нарцисса и судьба его так же печальна. Его любовь находится в зачаточном состоянии, обращена на самого себя, он не способен к полноценной объектной любви.
Эвридика, которая попадает в царство Аида после укуса змеи, выступает как бессознательный импульс, который на миг осознаётся, но тут же вытесняется обратно в бессознательное, самим же бессознательным, представленным в мифе символом змеи.
Символизм змеи многопланов. Она может олицетворять и мужское начало, и женское, и андрогенное (самовоспроизводиться). Это ярко выраженный фаллический символ, оплодотворяющая мужская сила, «муж всех женщин». Однако очевидные аналогии с пенисом и пуповиной (объединяющие в змее символы мужского и женского начал) не вполне объясняют почти универсальную символику змеи.
Символика защиты и разрушения, объединяющая все мифы о змеях, показывает, что змея имеет двойственную репутацию, является источником силы, если ее правильно использовать, но потенциально опасна и часто становится эмблемой смерти и хаоса, так же, как и жизни. Она может быть как символом добра, так и символом зла.
Описания символики змеи очень точно соответствуют описанию Фрейдом бессознательного, как места в психике, где есть всё, где нет противоречий и одно перетекает в другое.
Змея (так же, как и бог Аристей, который принадлежит к числу героев, соединивших в себе древнюю мудрость земли с первыми достижениями культуры. Он – древнее божество, вытесненное Аполлоном) представляет собой более глубинный аспект Тени, с которой Орфею, как сознанию необходимо познакомиться ближе.
Тогда Эвридика является всего лишь дверью или дорогой, которая ведёт сознание в глубины бессознательного. В мифе Орфей заходит в пещеру и идёт вдоль русла небольшого ручья, чтобы попасть в бессознательное. Мне представляется, что сама Эвридика, как дриада, мелкая и не особо значительная, олицетворяет собой этот ручей, указывающий на путь под землю.
Андрей Ланской в эссе «Об одном стихотворении (комментарий к «Хитроу» Евгения Рейна)» также указывает на эту функцию Эвридики: «С функциональной точки зрения Эвридика в этом мифе не так важна, она — предлог и внешняя причина хождения в аид, поэтому она не возвращается. Почему Орфей обернулся — большая тайна, открытая для толкований. В нашем понимании он оборачивается, ибо подсознательно знает, что не она, собственно, ему нужна. Миссия Эвридики — увлечь поэта на тот свет, миссия поэта — оттуда вернуться. Чем бы ни являлась для Орфея Эвридика, аид дает нечто большее, и выбор, пусть подспудный, совершает сам поэт.» [6]
Итак, сознание человека в поисках своей Самости, за которую он неверно принимает свою Тень, погружается в бессознательное. Его Персона отлично натренирована и легко усмиряет всех ужасных созданий в царстве мёртвых. Мотив волшебных вещей или умений, которые помогают герою проходить испытание, часто используется в сказках и мифах. К Орфею только одна претензия: слишком уж однообразен его способ справляться с тем негативом, который возникает в его психике. Он всегда поёт и играет, тем самым усмиряя и сирен, и цербера, и эриний. Но ни с кем из них он не вступает в контакт, не устанавливает отношений, их усмирение нужно ему лишь для того, чтобы пройти мимо, достичь какой-то цели. То есть интеграции негативных, теневых аспектов личности не происходит.
Размышляя о согласии Аида отпустить Эвридику обратно с Орфеем, многие исследователи предполагают, что Аид заранее знал, что Орфей не сможет выполнить условие не оглядываться, поэтому это условие и поставил. Мол, Аид изначально не собирался отпускать Эвридику на землю, потому что это против закона природы.
Иосиф Бродский в работе «Девяносто лет спустя» выдвигает такую гипотезу: «А может быть, Плутон с Персефоной позволяют Орфею войти в Аид, чтобы забрать жену и увести ее обратно в жизнь, именно поскольку они уверены, что он потерпит неудачу. Может быть, даже наложенный ими запрет (не оборачиваться и не смотреть назад) отражает их опасение, что Орфей найдет их царство слишком соблазнительным, чтобы возвращаться в жизнь, а они не хотят оскорблять своего собрата — бога Аполлона, и забирать его сына раньше срока.» [4]
Я вижу в этом некоторую нелогичность. Так же противозаконно живым спускаться в царство мёртвых, как и мёртвым выходить на поверхность, оживать. Однако же, множество людей и героев спускаются к Аиду, проводят там время, берут то, что им необходимо, и возвращаются обратно. Я бы предположила, что Аид вполне привык отдавать и отпускать.
Я бы предположила, что Аид скорее удивлён тем, как мало нужно Орфею, что он обманывается, считая своей Самостью всего лишь Тень, что он готов довольствоваться столь малым. Возможно, условие Аида – это главный подарок Орфею, возможность для него метаморфозы, изменения, обретения себя самого.
Эпизод, когда Орфей кидается обнимать умершую Эвридику, указывает на их отношения и при жизни: Орфей всегда обнимал лишь тень, видел в Эвридике то, что хотел видеть, проекцию себя, а не живую женщину.
Бену А. в работе «Танцующие с волками» очень поэтично пишет о смысле запрета оборачиваться назад:
Обернуться назад – значит, зафиксироваться на негативных проявлениях эмоций, погрузить сознание во мрак распрей, разрывающих душу, и потерять в этом мраке светлую, плодотворную свою психею.» [2]
Лично меня в этой трактовке смущает слащавость и поверхностность. У меня возникает ощущение, что автор подделывает миф под себя, под свою интерпретацию.
Так же пытался понять смысл запрета оборачиваться назад, Назиров Р.Г. в статье «Запрет оглядываться».
Назиров предполагает, что «в основе запрета, как нам представляется, лежит архаическая черта человеческой психологии: неразличение субъекта и объекта. Наши человеческие дети закрывают лицо, чтобы их не поразила молния во время грозы? Не видеть смертельной угрозы — это значит не быть увиденным ею.
Такое наивное представление («не смотри на демона, чтобы он тебя не увидел») заключено в кульминации гениальной повести Гоголя «Вий».
Точно так же лицезрение Медузы Горгоны, согласно греческому мифу, превращало людей и животных в камень: чтобы избежать этого, Персей при исполнении своего подвига смотрит не на спящую Горгону, а на ее отражение в своем зеркальном щите. С точки зрения древних греков, Персей не с м о т р е л на Горгону, а посему и не мог быть увиден ею.
Миф когда-то имел в виду обоюдность и одновременность этого опасного созерцания. Действие субъекта, направленное на природный объект, понималось как обоюдно-направленное, как одновременное действие объекта на субъект.
Назиров идёт дальше и анализирует, откуда же взялось такое архаическое представление? Он связывает его с охотничьими традициями палеолита, когда люди боялись, что раненный зверь, устроивший засаду на следе охотника, нападёт на него со спины, если охотник будет возвращаться тем же путём.
«Поэтому запрет возвращаться по прежней дороге для охотников древности имел прямой практический с м ы с л, представляя собой генерализацию охотничьего табу, разумно обоснованного огромным опытом.» [7]
Однако в мифе об Орфее, оглядывание назад лично ему ничем не грозит, он остаётся жив, только лишается Эвридики. Назиров пишет и об этом.
«Эти сюжеты, по аналогии с первыми, также можно объяснить охотничьими приемами, точнее — приемами доместикации диких животных, которая составила великий культурный переворот в истории человечества. Доместикация осуществлялась посредством прикармливания детенышей животных; любопытные и доверчивые, они могут подолгу следовать за человеком, и таким образом первобытный охотник приводил их в свой загон. Но оглянуться на них означало спугнуть их: ведь оглянуться — это значит остановиться, а для многих животных внезапная остановка в движении есть сигнал тревоги. Стоило оглянуться на приручаемых животных, и они тотчас обращались в бегство. Поэтому, выводя этих детенышей из леса, заманивающий охотник должен был сохранять выдержку и терпение, идти спокойно и равномерно, ни в коем случае не оглядываться.
Правила обращения с животными переносились на отношения к миру мертвых: тут и находится ступень между башкирским эпосом, сохраняющим тесную связь с охотой и доместикацей, и греческим мифом об Орфее, мифом, давно забывшим охотничью архаику. Тем не менее, прошлое у них было одно. И в эпосе башкир, и в греческом мифе архаическое табу обобщало тысячелетний опыт.
Если на практике оглянуться значило спугнуть зверя, то в мифе это стало приводить к утрате дорогого покойника, выводимого из иного мира к свету жизни.
Таким образом, история запрета оглядываться может служить примером того, как архаическое содержание переходит в форму. Разумные правила охотничьей эры постепенно превращаются в неподвижные табу, лишенные рациональной мотивировки. Но мы должны помнить, что даже самые, казалось бы, абсурдные запреты некогда приносили людям пользу.» [7]
Я не очень большой знаток приручения диких животных, но мне сложно поверить, что детёныш будет идти за человеком, неважно, насколько уверенно двигается этот человек.
Однако мне откликается тема уверенности, выдержки и терпения человека, который ведёт за собой дикое животное.
Испытание, которое Аид предложил Орфею связанно именно с уверенностью и доверием. В мифе особое внимание уделено описанию провала Орфея. В темноте бессознательного он шёл уверенно и легко, хотя почти и не различал идущего впереди Гермеса. Он не сомневался, что Эвридика следует за ним. Но чем ближе был выход, чем светлее становилось, тем больше страхов рождалось внутри Орфея. Я полагаю, что эти страхи и раньше присутствовали в нём, но не могли быть увидены, осознаны. От проекций возможно освободиться, лишь осознавая и принимая их. Точно также осознание и принятие своих страхов и сомнений позволяет интегрировать свою Тень. Именно это и было нужно сделать Орфею – познать подлинного себя. И познать подлинную Эвридику. Для этого нужно было набраться смелости и довериться ей. Но Орфей, устанавливающий со всеми дистантные отношения и нарциссически влюблённый в самого себя, не обладает ресурсами, необходимыми для трансформации. Поэтому он не выдерживает и поворачивается назад.
Я полагаю, что если бы он смог всё-таки найти в себе силы и измениться, то он бы вышел из царства Аида более зрелым. Так же значительно более зрелой вышла бы вместе с ним и Эвридика. И между ними была бы возможна подлинная любовь.
Но Орфей, не справившись с испытанием, разрушается. Он упускает шанс сблизиться со своей Тенью, но также он теряет и свою Персону. Сразу после его поворота назад, исчезают Эвридика и Гермес. Золотая лира теряет свою волшебную силу – Харон отказывается ещё раз везти Орфея во дворец Аида.
У Орфея появляется нарциссическая рана, теперь он знает себя как слабого, проигравшего, он больше не может быть успешным, как раньше.
И он снова не способен принять и познать себя. Теперь он отказывается играть и петь, отказывается от попыток строить отношения с женщинами. Его единственная неудача оказывается критической для его самооценки, потому что эта неудача (в отличие от всех прошлых удач) связана с его личностью, а не Персоной.
Орфей, не сумевший обрести себя в путешествии в царство Аида, терпит крах и всё больше и больше теряет себя. Отсутствие внутренней целостности в итоге проявляется на уровне тела. Закономерен конец Орфея – вакханки, как бессознательные негативные импульсы, разрывают его на части.
В этой части мифа прослеживается аналогия с мифом об Осирисе, который был разрублен на куски, и похоронен по частям. Но для Осириса это захоронение было символом трансформации – он смог ожить и стал царём подземного мира. Орфей же по большей части просто уходит в бессознательное – музы закапывают его останки. Однако его голова становится прорицателем. Она продолжает жить отдельно от него и является социально полезной. Так финал мифа вторично указывает на внутреннюю разделённость Орфея. Только его Персона, сознание, в которое не допущены бессознательные страхи и влечения, может служить людям. Сам он как личность оказывается слаб и не способен к интеграции и трансформации.
Подводя итог моего анализа, повторю ещё раз: миф об Орфее показывает, как вредит человеку чрезмерная увлечённость Персоной, построением ложного-Я, которое будет одобрительно восприниматься обществом. Инвестирование всех своих ресурсов в Персону негативно сказывается на Самости человека, потому что не оставляет у него сил погружаться в бессознательное и интегрировать негативные, теневые части своей личности. Попытки всё-таки сделать это, приводят к неудаче, наносят нарциссическую травму и ведут к разрушению и смерти личности.
Литература:
Анализ мифа об Орфее и Эвридики : 1 комментарий
Спасибо, очень интересная статья. Я поняла не все в ваших размышлениях, но главный вывод в том, что при формировании и развитии личности нужно говорить детям не только о положительных примерах, но и развивать в них умение разглядеть в себе недостатки и самокритику. Я правильно поняла или слишком упростила ваши размышления? Заранее благодарю.